Денис Давыдов

«Как кажется, нельзя вполне доверять Давыдову там, где он повествует о собственных подвигах. По крайней мере следующее место в одном из имеющихся у нас писем А. А. Бестужева (Марлинского) порождает в нас это сомнение: „Дениса Давыдова (пишет Бестужев Полевому 15 марта 1832 года) вы судите по его словам; а между нами будь сказано, он более выписал, чем вырубил себе славу храбреца. В 1812 году быть партизаном значило быть наименее в опасности, нападая ночью, на усталых и врасплох. Притом, французы без пушек и вне строя нестрашные ратники. Это не черкес и не делибаш, который не задумается вступить в борьбу с пятерыми врагами. Между прочим, я был дружен с Николаем Бедрягою, который служил с Денисом в 1812 году. Он говорит, что они могли бы в тысячу раз быть полезнее, если б Бахус не мешал Марсу. Денис вверился слишком какому-то Храповицкому и занялся более маскарадом да чаркою, чем делом. Бедряга уехал из отряда давыдовского за то, что он велел перерезать на честное слово сдавшихся ему французов“» [250].

Личность, творчество и трагическая судьба Бестужева-Марлинского ^{110}весьма привлекательны, однако мнение его представляется достаточно спорным, ибо он дает оценки Давыдову — вернее, выражает сомнения — с чужих слов.

Как говорится, на войне каждый солдат считает свой окоп главным и уверен, что на его участке было всего труднее. У этой «медали» есть две стороны: считая свою позицию самой главной, солдат будет драться до конца — однако на других, кто не был с ним рядом, он может смотреть свысока, мол, чего вы там понимаете, вот у нас было!.. Поэтому оценки партизанской службы, которые дают те, кто воевал в «летучих» отрядах, и те, кто был в составе Главной армии, весьма разнятся. Даже по тому немногому, что нами уже рассказано, можно понять, что отряд Давыдова нападал не только на «усталых и врасплох». Настораживают и некоторые утверждения Николая Бедряги ^{111}, с которым Александр Бестужев был дружен, а потому принимает его слова за истину.

Посмотрим же непредвзятым взглядом. Бедряга — тогда 36-летний штабс-ротмистр Ахтырского гусарского полка, находился в подчинении 28-летнего Давыдова, который был его тремя чинами старше. Денис пишет о нем так: «…малого росту, красивой наружности, блистательной храбрости, верный товарищ на биваках; в битвах — впереди всех, горит, как свечка» [251]. Вот и все, в «Дневнике партизанских действий» имя его упоминается еще три раза — в действии.

Зато фамилия «какого-то Храповицкого ^{112}» встречается в тексте «Дневника» порядка тридцати раз! Он не только был одного возраста с Давыдовым, но и давним его знакомым: их первая встреча произошла еще в 1807 году, когда Денис ехал к армии.

«На походе я познакомился с некоторыми офицерами, между коими были князь Баратаев, Ясон и Степан Храповицкие. Я не думал тогда, что с последним буду служить в великий 1812 год партизаном и заключу с ним братскую дружбу на кровавых пирах войны Отечественной!» [252]

Даже описание Денисом Храповицкого в ряду прочих офицеров получилось и больше, и теплее, нежели того же штабс-ротмистра Бедряги. Сравните:

«Волынского уланского полка майор Степан Храповицкий — росту менее среднего, тела тучного, лица смуглого, волоса черного, борода клином; ума делового и веселого, характера вспыльчивого, человек возвышенных чувств, строжайших правил честности и исполненный дарований как для поля сражения, так и для кабинета; образованности европейской» [253].

Разумеется, в отряде, в тылу противника, у всех у них настроения и взаимоотношения были совсем иные, нежели стали после войны, когда неизбежно пошли свои счеты, стали вспоминаться неоцененные заслуги и сравниваться полученные награды… И опять — та же мысль, что главный-то «окоп» был именно твой… Что делать, коль человеческая природа столь несовершенна и особому совершенствованию не подлежит?

Михаил Иванович Семевский писал: «Честолюбие, зависть, эгоизм, жестокосердие — все эти и им подобные качества не были чужды ни Фигнеру, ни Давыдову, ни Сеславину, ни одному из тех, имя которого со славою красуется в летописях Отечественной войны» [254].

Но разве только им одним и только тогда? Ни войну, ни политику не делают, как говорится, «в белых перчатках» — хотя перчатки и являлись форменной принадлежностью, но только на сражении они белыми оставались недолго. Впрочем, переходить в область философии мы не будем. Так же как не станем никого упрекать за данные им оценки — каждый имеет право на свою точку зрения. Только отметим, что по сравнению с товарищами, вышедшими в генералы и украшенными хотя бы Аннинской лентой ^{113}, Бедряге не повезло: он получил чин полковника только при отставке ^{114}, хотя тоже дрался отважно и в августе 1813 года был даже награжден орденом Святого Георгия IV класса.

Насчет жестокости Давыдова по отношению к пленным доказательств нет. Более того, Денис Васильевич именно за это осуждал полковника Александра Самойловича Фигнера, который стал партизаном, последовав его примеру.