День числа Пи

Короткая стрижка, джинсы и клетчатая рубашка; со спины она похожа на школьника, хотя на самом деле Герда старше моих родителей.

Она немного сумасшедшая. Часто говорит на уроках странные вещи, непонятные. Вообще она на ведьму похожа, в детстве я её боялся; и голос страшный, низкий такой.

Герда мне этим самым голосом говорит про локоть и про кисть, как надо всё мягче, а я деревянный; и про «с твоим слухом нельзя позволять себе такую интонацию», и что «за такую игру тебе даже в переходе денег не дадут, а то и побить могут».

А в конце урока вдруг:

– Характер есть. Стал не просто так играть, растёшь.

* * *

…Я иду домой и даже немного подпрыгиваю от этих слов.

И ещё вспоминаю, как она однажды уехала в Германию, насовсем. И я бросил виолончель, не стал заниматься больше ни с кем.

А потом я как-то вышел из школы, и тут она. Я автоматически схватил шапку в кармане: все взрослые ругают, когда без шапки. Но ей и дела не было до моих замёрзших ушей.

– Почему ты бросил виолончель? – спросила она своим ведьминским голосом.

– Надоело, – ответил я.

– Совсем надоело?

– А почему вы ушли?!. – закричал я. Потому что ей можно, а мне нельзя! Бросила меня, а я теперь должен!!!

– Я вернулась, – просто сказала она. – И я тебя жду.

И ушла, не оглядываясь.

Я два дня сопротивлялся. Что я ей, кукла? Хочу – играю, хочу – бросаю! Думал, она позвонит, будет уговаривать. Не позвонила.

Тогда я взял виолончель и пришёл.

– Не доставай инструмент, – сказала она. – Просто послушай.

И она стала играть мне Гаспара Кассадо. Я смотрел на её пальцы с широкими подушечками, будто специально виолончельными; как они точно встают на свои места, иногда скупо вибрируют. Как смычок лежит на струне, будто не она управляет им, а он сам. Всё само.

Никогда я не завидовал ей. Никогда не думал: вот бы мне так же! Просто смотрел, растворялся. В её пальцах, в дрожании струны «до». Я сам был будто эта звучащая часть струны: от подставки до её пальца. А потом думал – почему она здесь, в музыкальной школе? Ведь могла бы играть концерты с оркестром!

…А сейчас играет только для меня одного.

Она опустила смычок и сказала:

– Слушай. У тебя могут быть самые разные отношения с людьми. Иногда думаешь, они одно; а оказывается, совсем другое. Самые близкие люди могут обмануть тебя. Никто не застрахован. Но пока у тебя есть руки – инструмент не предаст. Он всегда будет с тобой. Что бы ни случилось.

– А вы больше не уедете? – глупо спросил я.

– Нет, – сказала она без улыбки. – Наездилась. Но я тут ни при чём. Дело не во мне, а в инструменте. Я хочу дать тебе друга на всю жизнь. Понимаешь?

Я пришёл домой и долго играл по открытым струнам, пытаясь поймать старое, привычное ощущение. Руки ватные, какие-то бестолковые пальцы. Как в первом классе. Ничего себе: виолончель всегда будет с тобой! Да она сейчас будто и не моя вовсе! Мстит, что я оставил её так надолго. Или нет?

Нет. Через три дня виолончель меня простила. И в правой руке, и в левой стало легко; кажется, даже легче, чем раньше. И я тогда впервые попробовал играть своё. И решил: даже если Герда опять исчезнет, виолончель я не оставлю.

* * *

Я даже думал, что я композитор. Что моя музыка – это особенное, необыкновенное; ведь раньше её не было! Я сочинил, сам! Можно сказать, я был счастлив.

В нашей музыкальной школе есть композитор, девочка Валя: она играет на концертах свою музыку. Вале я не завидую. Она удивительно некрасивая: широкие скулы, лохматые брови и зубы вперёд торчат. Девочке, наверное, трудно с такой внешностью. И она занимается каждый день с пяти лет, на пианино и на флейте; изучает теорию музыки по особой программе, ходит отдельно к учителю по композиции. Чему тут завидовать?

И музыка у неё красивая. И лицо становится красивое, когда играет. И она ни с кем не дружит, всегда одна: очень стеснительная. Я с ней как-то поздоровался, она вся покрылась красными пятнами и тихо-тихо прошелестела одними губами: привет.

Трудно ей жить, жалко даже. Зато у неё есть её музыка. Нет, я не завидовал ей. Разве что совсем чуть-чуть.

В общем, я раньше и не знал особенно, что такое зависть. Разве что когда приходил к Т., и они там смеялись с родителями – тут да. Мне становилось обидно, что у меня всё совсем не так.

А если человек что-то умеет лучше меня – так что же? Умеет! Вот Валя: у неё дар. От природы. Но она же не как соловей поёт, а работает. Или ещё Никифоров: учится лучше всех, конкурсы, олимпиады. Скучный человек, поговорить не о чем. Будто прибор для решения задач. И завидовать особенно нечему.

Так что раньше я не был таким злым.

* * *

Вообще отец хотел, чтобы я стал спортсменом. Я ходил немного на айкидо, потом в бассейн. Но из спортивной группы пришлось уйти: стало трудно дышать. Врач сказал, это ещё не астма, но «группа риска», и серьёзным спортом мне заниматься не стоит. Можно так, для здоровья, не на результат. А для здоровья я почему-то перестал в бассейн ходить. Я там всегда мёрзну.