Демидов кедр

— Вот и последнее дело сделано, — молвил он. — Вот и еще полдня прошло. А дальше чо? Дальше-то чо, я спрашиваю. Картоха выкопана, капуста срублена, изба подлажена, на промысел выходить не время еще. Хоть бы приехал кто — просто так, ли чо ли? Ить четверту неделю уж ни души окрест…

Евсей Кузьмич, как и все пожилые люди, которые долго прожили в одиночестве, давно научился говорить сам с собой, думать вслух. Так было легче и чуточку веселее — все живой голос.

— Да-а, — продолжал он, — четверту неделю. А сколько еще будет этих недель? Тьма-тьмущая. Окромя ерзовцев и не увидишь никого до весны. Благо, хоть они недалеко, всего в десяти верстах, и завсегда наведаться можно. Особо, если станет невмоготу. Может, сходить завтра к ним, повидаться с дружками, рыбки свеженькой снести, коль попадается в сетенки, а заодно и харч прикупить. Правда, и мучица еще есть, и курево не перевелось, но опять же запас карман не оттянет. Пойду, однако, ей-богу.

Решив так, Евсей Кузьмич приободрился, повеселел и, затоптав сапогами папироску, заспешил в дом. Он сел за неприбранный стол, достал из стоящего на краю чугуна несколько вареных картошин, отломил кусок черствой лепешки, пододвинул миску с солеными груздями, стал есть, запивая густым смородиновым чаем.

После обеда Евсей Кузьмич вышел во двор, снял со штыря под навесом берестяной кузовок, кинул на плечо легкое черемуховое весло и направился к Шилке.

Полуденная Шилка была тихой и светлой. С тонким журчанием она катилась по каменистому дну, перебирая струями отраженные в ней кочкастые берега, деревья и облака, а над ней непрерывно трепетали опадавшие листья.

Сухие и легкие, они бесшумно опускались на воду и, подхваченные течением, плавно кружились на омутах, пока их не прибивало к траве. Все тихие заводи, заросшие лопухом излучины, были сплошь забиты этими листьями, отчего и так порядком обмелевшая речка казалась совсем узкой.

— Ишь ты, холера, чо деется! — подивился Евсей Кузьмич, сталкивая небольшую плоскодонку со скрипящего галькой берега. — Так и до сеток не доберешься. Позабивало, однако, все.

Вчера вечером он бросил на ночь в Сандружиной заводи пару частушек да пару трехстенок, хотел их проверить сразу же по утру, но занялся завалинкой и забыл. А река не дремала. Понаносила листа. Теперь вот повозишься со снастями.

Кинув в лодку кузовок, Евсей Кузьмич умастился на беседке получше и в несколько гребков оказался на середине реки. Ходкая лодка легко заскользила вниз по течению.

Замелькали прибрежные кусты и песчаные отмели, и вскоре Евсей Кузьмич оказался у Монастырского яра, на котором шумели тугие, размашисто-коренастые кедры. Они подступали к яру густой стеной и обрывались здесь, будто срезанные ножом.

У некоторых даже корни на виду были, висели плетями над глинистой осыпью.

Евсей Кузьмич перестал грести и залюбовался темно-зелеными густохвойными деревьями, макушки и верхние сучья которых были сплошь усыпаны крупными, сизыми от спелости шишками.

— Господи! — прошептал старик. — Сколько добра! И все ведь прахом пойдет, никому ничего не достанется.

Вспомнилось ему вдруг, как когда-то в этих кедрачах по осени тесно было от людей, и гул стоял на всю Шилку от их радостных праздничных голосов, стука байдонов по сучьям да по стволам.

До сотни, а то и больше вагинцев собиралось во время шишкобоя в Монастырском бору.

Да только ли здесь?

Вагино стоит как раз в таком месте, где шустрая Шилка, пробившись через таежные топи, чащобы и каменистые перекаты, выныривает из густого пойменного чернолесья на широкую, светлую луговину, будто красная девица из горницы тесной на просторный весенний двор. С одной стороны луговину огибает старый сосновый бор, с другой, от Монастырского яра — буйный столетний кедрач, словно белым кружевом окаймленный березняком, а на том берегу реки, вдоль закраек проточек и заводей, пышно зеленеют черемушники, ракитники и смородинники, за которыми начинаются медоносные долы-верети, согры и лесные озера.

Все это ежегодно давало уйму добра, которого хватало не только для себя, но и на продажу, на сдачу.

Бывало, с перволедьем, по санному пути один за другим из Вагино уходили обозы с лесной благодатью: грибами да клюквой, орехом да дичью, рыбой да медом, — чтобы вернуться обратно к Октябрьским праздникам с одеждой-обувкой, с книжками да базарными лакомствами.

Не легко, понятно, все доставалось, не за всяко просто. Охотника девятая заря кормит, а лесу — каково кликнешь, таково и откликнется. Потому вагинцы не только умели брать…

Недалеко от деревни есть узкое и длинное озеро Карасиное, со всех сторон окруженное пихтачами да ельниками.

Случалось, упадет подгнившее дерево в воду, перегородит улова — всей деревней поднимаются мужики убирать, чтобы чистым озеро было, чтобы не рвались снасти о сучья, чтобы нагуливалась на просторе рыба.

А не дай бог чья-нибудь собака сорвется летом с цепи, принесет с болота утенка, — тут же сходка у дома хозяина.