Дело марсианцев

Тихон заскреб пальцами вокруг себя в попытке защититься от удара в пах, и под руку ему попался нож, выскользнувший из ботфорта. По счастью, проклятый тать не заметил его среди железных обломков панциря и снаряда, каковых валялось около поэта во множестве. Закрыв глаза, граф Балиор с усилием вздернул руку с ножом – тот казался пудовым, и в следующую секунду голень Фаддея ударила в острие.

Тут уже Тихон понял, что не оглох окончательно и постепенно обретает слух. И резкой боли от своих движений он не почувствовал, а оттого надежда на спасение разгорелась в его сердце с нешуточной силою. Вереща, кошевник рванул пистоль, но тут поэт действовал молниеносно – нежданный успех влил в него силы, подобные паровым. Не думая об опасности напороться на рваный металл, он сместился влево, согнулся в поясе, чтобы привстать, и без размаха всадил тесак в низ Фаддеева живота.

А потом сразу же оперся о руку и отпрыгнул в сторону, чтобы уйти от смотрящего на него дула. Нож при этом вспорол вражескую плоть, застрял в костях и выскользнул из пальцев, так и оставшись торчать из Фаддея. Но тать не упал. С выпученными глазами он продолжал медленно поворачиваться вслед за Тихоном, потом схватил второй рукой рукоятку торчащего из брюха тесака и вырвал его. Вслед за лезвием хлынула бурая смесь желчи и крови, показался округлый бок сизой кишки.

По рубахе Фаддея поползло бурое пятно.

Никогда еще поэт не видал у человека такого страшного выражения лица, и оттого содрогнулся в ужасе, будто перед ним стояло порождение Преисподней или даже сам Диавол во плоти. Подставляться тем не менее под выстрел он и не подумал, отодвинулся в сторону, однако проклятый кошевник как будто не собирался падать.

– Где ты? – прохрипел он, будто ничего не видя за кровавой пеленой перед глазами. По штанине у него густо струилась кровь, вытекающая из раны.

– Как же ты мне надоел, подонок…

Тихон почти без разбега, подняв ногу, ударил врага по запястью, но не устоял и всей тяжестью продолжил движение. Пистоль выпал из Фаддеевых пальцев, а сам он вдруг потерял некий невидимый стержень и кулем рухнул на обломки железного монстра. Да так неловко, что одна из зазубрин вошла ему чуть повыше шеи, пропорола язык и высунулась наружу.

Кошевник выгнул грудь, исторг короткий хрип – и наконец преставился.

– Le crime fait la honte et non pas l’échafaud[55], – сказал поэт в качестве надгробной речи.

Он огляделся и прислушался, силясь понять, далеко ли зашло дидимовское злодеяние, пали защитники губернаторского дворца окончательно или же бьются с достоинством противу механических чудищ. Слышны были еще отдельные выстрелы, хлесткие в голом парке, будто на псовой охоте, и переклички – неведомо кем производимые. Тут и там видны были зачатки пожарищ, и воздух полнился дымом и вонью механической армады.

Тифоны же, скрежеща, съезжались к парадному со всех сторон, и судя по всему, сопротивления им уже никакого не оказывалось. Битва в парке подходила к концу! Очевидно, победу в ней по причине явного превосходства в силе одержал заводчик.

Можно было и скрыться отсюда, пока не пристрелили, но граф Балиор поступил иначе. Судьба пока мирволила к нему, и не воспользоваться удачей было грешно. Да и честь дворянская не позволяла ему бежать, будто зайцу от легавой. А потому он подхватил пистоль Фаддея и кинулся к гусеничному Тифону. Тот уже едва пыхтел, хотя двигаться и стрелять бы, конечно, еще смог, насколько помнил поэт по предыдущему опыту. Но придать новой силы чудищу отнюдь не мешало, вот он и всыпал новую порцию угля через раструб на спине механизма, да не пожалел топлива. В топке ярко полыхнуло, на воздух взлетел сноп жарких искр.

– Мы еще поглядим, кто кого, – сквозь зубы рассмеялся Тихон.

Словно безумие снизошло на него, безмысленное и бесшабашное, и презрение к собственной жизни, коей рисковал он сегодня так часто, что уж и притерпелся глядеть в черный лик смерти. И так, пожалуй, поимел он слишком многое, даже ран никаких не чуял! А значит, Бог еще верит в него и дает право геройски погибнуть, а то и удержать Отечество от вселенской смуты.

– Я уже иду, погоди… – подняв голову к небесам, молвил граф Балиор. Может, не доведется более видеть ему этот свет, и тучи эти непроглядные, и ветви кривые.

Затем он воткнул оружие за пояс и втиснулся в Тифона, и закрыл за собою люк. Снарядов в ящике под сиденьем обнаружилось всего четыре штуки, однако поэт был рад и такому их количеству. Может, успеет еще подстрелить хоть одного изменника в его железном укрытии, ежели повезет.

Крошечный синий фонарь над головою едва тлел – видать, долго ездил монстр, вот масло и прогорело.