Дефицит

Еще бы, не хватало, чтобы он уже самого себя не узнал. Хотя прошло лет двадцать. Двадцать три, если быть точным. Потемневший архивного вида снимок, он в телогрейке и в кепке. На целине в Кокчетавской области. Теперь все яснее ясного — это было перед шестым курсом, они работали в совхозе «Донской» вместе с первокурсниками, среди которых была Алька, не Алла Павловна и не Родионова, просто худенькая девчушка Алька, задорная, с немалым гонором и языкастая, совсем не такая, как сейчас, совсем не такая. Он ее неспроста забыл, а по какой-то веской причине. Тогда он был командиром своего отряда, а она своего, между ними была командирская солидарность и вообще контакт. Вместе ездили на совещание в Кокчетав, тряслись на газике по колдобинам, дорога была ужасной, кидало их и подкидывало, будто колеса не круглые, а треугольные, они хватались за руки, за плечи, валились друг на друга, а впереди, рядом с мальчишкой-шофером незыблемо сидел директор совхоза, держась обеими руками за поручень, сизая бритая голова и уши в стороны, он ни слова не говорил мальчишке и даже как будто поощрял скачки и прыжки, Алька потом призналась: «Мне так хотелось схватить его за уши и держаться обеими руками». На Малышева она смотрела уже как на врача, и разница в пять лет обязывала его соблюдать дистанцию — вчерашняя школьница и завтрашний врач. Она ему нравилась, но он постоянно скован был тем, что старший, невероятно, как ему казалось, взрослый в сравнении с ней. А она задевала его, играла с ним — расскажите про то, про это, а кем вы будете? Серьезных его ответов не слушала, смотрела на него насмешливо. Потом вернулись с целины и больше не встретились — курсы разные, медики кочуют по всему городу, одна кафедра там, другая здесь, а инфекционных болезней вообще за городом. Несправедливо, что они так быстро расстались, думалось ему, он старший, должен ее проведать, узнать, как ее успехи. Месяца через два он поехал к ней в общежитие, узнал, в какой комнате она живет, дело было под вечер, общежитие гудело, какой-то бал готовился с танцами, возле ее комнаты он увидел трех парней, тоже первокурсников, они были навеселе, а дверь заперта, девушки им не открывали. При появлении Малышева ребята завопили: «Нас уже четверо, баш на баш, открывайте!» Девушки не сдавались, из-за двери слышался голос Альки, она гнала всех четверых, «пусть вас будет хоть четырежды четверо, у нас санитарный день» и что-то еще в том же духе. Малышев, надо сказать, высоко ставил себя, шестикурсника, перед салагами, якшаться с ними на равных было ему не к лицу, через год, с дипломом, он уже мог стать теоретически преподавателем у этих юнцов. Постоял в сторонке, поколебался — подавать голос или не подавать? Алька ему откроет, узнает по голосу, но с ним вломятся и эти салаги, сыграет Малышев роль троянского коня. Ушел, не стал срамиться, самолюбие не позволило повидаться. Получилось, что она и ему дала от ворот поворот. Если бы что-то было в ее сердце, оно бы почуяло. Значит, ничего не было, так он решил, и вообще, лучше бы ему не приходить… Потом все-таки еще надеялся встретить ее где-нибудь, когда-нибудь в институте, но так и не встретил. И год прошел, и десять, и еще десять. Она укрылась от него, спряталась — за временем, за возрастом, за отчеством и за фамилией мужа…

— У нас тогда возникли какие-то токи притяжения, — сказал Малышев. — Во всяком случае, с моей стороны. Я ведь приходил к вам в общежитие, комнату до сих пор помню.

— Да? — усомнилась она. — Какая же?

— Сто шестнадцатая, третий этаж.

— Интересно! — Она удивилась, обрадовалась. — Жалко. Не очень-то вы оказались настойчивы. Жалко, Малышев… Мне тогда казалось: вот настоящий парень, мой идеал. Влюблена была в вас и, представьте себе, страдала, — с неловкой усмешкой, задето продолжала она. — Теперь можно сказать, не страшно. Расписание ваше знала, вы были во второй группе лечфака, подкарауливала раза три, а потом дала себе клятву, — она коротко рассмеялась. — После того, как он прошел нос к носу со мной и — нуль внимания.

— Да исключено! — вскинулся он. — Не может быть!

— Что было, то было. С ума сходила. — Она смотрела на свои руки, сложенные лодочкой, улыбалась себе прежней. — Неужели я так сильно изменилась? Вы первый, кто меня не узнал. Надо же — именно вы! Обхохочешься. — Грубое слово, не к лицу ей, и она спохватилась: — Лизавету свою никак не отучу — «обхохочешься» по любому поводу. Так глупо!

Он прежде был с ней на ты, а она с ним только на вы. А сейчас вот и он на вы, и не переступишь грань.

— Значит, это вы, Алька! — сказал он радостно. — Простите меня, я вас всегда помнил, как свою молодость. Я так люблю те годы!

Она протянула ему другой снимок, групповой, они с лопатами на току, одеты кто во что, уже холода, небо в тучах. Он узнал всех своих той поры, неожиданное свидание с юностью. Где она взяла эти карточки, почему у него таких нет?

— Потому что я сама их снимала. В том году в главном учебном корпусе весь первый семестр висела целинная фотогазета. Вы все-все позабыли, Сережа Малышев.