Deep Utopia: Life and Meaning in a Solved World

В большом мире снежинки не уникальны. Где-то там, далеко-далеко, за пределами даже самых отдаленных галактик, которые мы можем увидеть, есть точно такая же снежинка, вплоть до ее точного атомного состава. Еще дальше есть точно такой же "Наполеон". А еще дальше - точно такой же "Наполеон", совершающий точно такой же "русский поход" и заканчивающий его на точно такой же вилле на точно таком же "острове Эльба", и так далее. (Кампания будет проходить не в России, а вилла - не на Эльбе; но они будут находиться в местах, атомарно идентичных этим местам на Земле).

Поэтому можно сказать, что под солнцем нет ничего нового, хотя правильнее было бы сказать, что под солнцем есть вещи, которые являются новыми, но все они уже давно известны во многих других солнечных системах.

Я зацикливаюсь на этом не потому, что мы точно знаем, что живем в Большом мире, а потому, что (а) это вполне вероятно и (б) последствия столь поразительны. (Но также возможно, что наш основной способ концептуализации возможностей, очевидно связанных с физическими бесконечностями, в чем-то глубоко ошибочен).

Поэтому, когда мы рассматриваем вещи в самом большом масштабе, мы обнаруживаем, что, хотя общее количество интересного, содержащегося в них, велико, наша способность внести в него свой вклад представляется крайне незначительной. И это справедливо независимо от того, оцениваем ли мы свой вклад в относительном или абсолютном выражении - то есть думаем ли мы о том, какой процент от общего количества интересного мы можем взять на себя, или о том, насколько мир стал интереснее благодаря нашему существованию. В любом случае наша роль ничтожна. И если мир не только действительно велик, но и канонически бесконечен в том смысле, который подразумевают гипотезы Большого мира, то мы, по-видимому, (если рассматривать себя как конкретных индивидов) ответственны за буквально нулевую или бесконечно малую долю общей интересности.

В каком-то смысле, можно сказать, это обнадеживает. Ведь если дела обстоят именно так, то, по крайней мере, мы ничего не теряем, когда речь заходит о нашей способности вносить интерес в утопию. В противном случае это могло бы вызывать беспокойство: выигрыш в других измерениях благосостояния, которого мы можем достичь в постинструментальной утопии, будет достигнут ценой сокращения нашего вклада в интересность. Но если мы ничего не вносим сейчас, то не станем вносить меньше и потом.

Мы также должны рассмотреть возможность того, что гипотеза Большого мира ложна, или что все не так, как кажется. Сколько интересного мы могли бы привнести в таком случае?

Если не существует мультивселенной, если наша Вселенная не слишком велика и лишена внеземного разума: иными словами, если наша планета - единственная печь, в которой зажглось пламя сознания, - тогда феномен человека, как бы ни был он мерцающим и неустойчивым, приобретает некий космический интерес. В достаточно темную ночь даже слабое свечение светлячка может быть достойным внимания зрелищем.

И все же, даже при таких условиях, остается проблема: хотя человечество, возможно, и вносит в мир значительный вклад в интересность, доводы в пользу того, что мы обладаем заметным количеством индивидуального вклада в интересность, все еще не сделаны. Трезвая реальность такова, что с учетом того, что уже родилось более ста миллиардов людей и, возможно, родится еще больше, любому из нас трудно не раствориться в толпе - насколько, в самом деле, интересно большинство из нас может претендовать на то, чтобы отличаться от всех остальных рыгающих ничтожеств и сопящих ничтожеств, не говоря уже о всех этих серьезных середнячках на свете?

Исключение было бы сделано только для самых редких и экстремальных личностей. Возможно, если бы во Вселенной не было внеземной жизни, Наполеон внес бы (едва) ощутимую лепту в общую интересность мира. Возможно, мы могли бы добавить несколько других всемирно-исторических фигур - несколько основателей религий, несколько великих первооткрывателей, несколько вершин культурного творчества. Если в нашем представлении об интересности важна эксцентричность убеждений и привычек, мы могли бы добавить немного факультета сумасшедших, чтобы дополнить его.

Однако для среднестатистического короля или премьер-министра, даже если бы гипотеза Большого мира была ложной, не было бы особых надежд на то, что он внесет в мир значительный интересный вклад.

Предположим, для убедительности, что вы не Наполеон, не какая-либо другая всемирно-историческая фигура и не достаточно редкая форма сумасшедшего. Существует ли в таком случае возможность того, что вы все же каким-то образом вносите заметный для человека вклад в интересность мира?