Деды и прадеды

А Саша рассказывала о письме тётки, которая в письме криком кричала, что Сашины сны вещие. Что у Толи должен быть живой ребёнок. И как стала Саша писать письма в Ленинград, как пришел ей ответ, что он, Толя, Анатолий Миронович Филиппов, умер. И как писала она в ответ, что жив. И как потом закрутилось-завертелось.

— Умер?! — спросил Толя, недоверчиво оглядываясь на дремавшую Сашу.

— Ага. Умер. Однофамилец умер. У тебя на Рубинштейна однофамилец жил, оказывается, — она говорила через силу. — А я написала, они стали проверять, оказалось, что тот на 12 лет старше. От голода.

Она помолчала. Сидела с закрытыми глазами, вспоминала.

— А Колю увезли тут же, прямо через Ладогу перевезли, так получилось, оказывается. Торопились сильно.

— А как поняли, что Коля?

— А просто. У него ж на рубашечке везде, и на трусиках тоже тушью было написано: «Николай Анатольевич Филиппов». Ты же сам мне рассказывал тогда, в поезде.

И Филиппов понял, что Саша не спала тогда, когда он ей всю жизнь свою рассказывал, думая, что она спит.

Он упал на колени, прижался лицом к её ногам, сжимая своими искалеченными руками.

— Ну, Толенька, ну… — проговорила Саша, плача и смеясь. — Ну, хватит. Перестань. Я сейчас как разревусь, всю ночь плакать буду. Ну, Толя, ну…

И она гладила его затылок.

Коля оглянулся, замер.

— Папа?

— Ничего, Николенька. Ничего. Папа устал. Ты кушай, кушай.

— А можно?

— Конечно. Ешь сколько хочешь.

— А я бы ещё съел, только я уже много съел. Мне давит.

— А-а-а, — улыбнулась Саша. — А ты пуговку-то расстегни на штанишках.

— А можно?

— Конечно, можно. Ты же дома.

— Я буду здесь жить? А где я буду спать?

— О, не бойся. Сегодня мы тебе сделаем царскую постель! А ты как думал? Сделаем, Толя?

Толя поднял голову. Его глаза горели бешеным счастьем, губы ещё дрожали, но маска горя, которая, казалось, намертво впечаталась в черты его лица, отваливалась кусками. Он оглянулся на сына, встал, подошёл, осторожно обнял худенькие плечики, поцеловал сына в макушку, вдыхая запах детских волос.

— Обязательно сделаем, Коля. Ты будешь сегодня спать как фон-барон! — Толя оглянулся на Сашу. — Жена, ты ужинать, наконец-то, будешь?

Саша слабо улыбнулась.

— Знаешь, я так устала… — она посидела ещё минутку, рассматривая отца и сына. Потом устало потянулась, как котенок. — А знаешь, давай-ка я с вами посижу. Что ж мы всё порознь-то сидим?..

Она встала, сбросила тяжёлую, толстую кофту на стул, села за стол.

— Давай, дядя, угощай!

— Кто — дядя?

— Папка наш, Коленька. Стоит, дядя такая. Жену корми давай, отец!

Толя суетился возле них, не веря своим глазам, не веря себе. Внутри его всё пело и кричало.

И не заметили они, что Бессонница уже давно их рассматривала.

Бессонница стояла у дверей, сложив морщинистые руки перед собой. Она сегодня была маленькой морщинистой старушкой, похожей на всех старушек. Белый платок, старая кофта, серая юбка, стоптанные чуни. Только глаза чёрными провалами втягивали свет.

Коля глянул через плечо.

— Кто там?!

— Где, сынок?

— Вон, там, у двери?

— Нет там никого, Коленька. — Толя погладил сына по голове. — Это ветер ночной на занавеску дунул.

— Папа, а можно ты со мной сегодня спать будешь?

— Конечно, Коленька, конечно, — мягким, грудным голосом отозвалась Саша. — Ты не бойся. Ты больше ничего не бойся. Сегодня папа с тобой спать будет. Всё. Ты дома.

— Это хорошо, — сказал Коля. — Это просто замечательно.

— Да. Это замечательно.

Керосинка освещала только середину стола, за которым собралась на свой первый ужин семья. Они смотрели друг на друга, ели жареную картошку, передавали хлеб и рыбу. Смотрели друг на друга и не могли насмотреться.

И не видели они, как Бессонница подошла к ним, невидимая, бесплотная. Неслышно шаркая чунями, она обошла их, рассматривая, запоминая и прощаясь. Бессонница погладила мальчика по выстриженному затылку, глянула на Толю, потом на Сашу. Вдруг она прищурилась, посмотрела на Сашу повнимательнее, наклонив голову набок.

Улыбнулась.

И пошла к двери.

Бессонница уходила и улыбалась.

Она уже знала то, чего не знали люди за её спиной.

Она знала, что людей уже четверо.

Глава 14 Нинкин борщ

— Семёнов!

— Здесь!

— Сидоренко?

— Тута.

— Тарасюк?

— Его нет, Таисия Терентьевна, у него отец тово…

— Ясно. Терещенко?

— Тута.

— Надо говорить «тут», Коля. Ты же уже целый месяц учишься, первоклассник.

— Хорошо, Таисия Терентьевна.

— Тищенко? (пауза) Тищенко? Ваня Тищенко, я же видела тебя в коридоре!

Тихий детский смех серой мышью забегал по партам первого «Б» класса Топоровской средней школы. Девочки прыскали в кулачки, покачивая огромными бантами, а мальчишки толкали друг друга в бок и вертели стриженными «под ноль» или «под бокс» головами.

— Ребята! Что случилось? Где Ваня?

— Он здесь, Таисия Терентьевна! — пискнул кто-то сзади.

— Так, Герасименко, спасибо. Шутка шуткой, но урок уроком. Где Ваня?

— Тут!!! — раздался хор довольных голосов.

Наконец Нюся Ващук, самая послушная и спокойная девочка, не выдержала.

— Таисия Терентьевна! — пискнула она. — Вы его не видите. Он здесь. Он под партой!

— Под партой?! — изумилась Тася.

* * *