Дед Мавр

— С легким паром, бесстрашный адмирал! Покажи, зажило пониже спины или нет?

Так и бросило меня к нему — врезать по растянутым от смеха губам! Но сжатую в кулак руку успел перехватить самый сильный из хлопцев, Саша Лойко.

— Не здесь,— негромко сказал он.— После уроков на сквере. Один на один.

Сквер был рядом со школой, там теперь троллейбусы сворачивают с проспекта имени Ленина к железнодорожному вокзалу и к камвольному комбинату. Туда и пошли.

Молча выстроились ребята плечом к плечу в круг. Мы с Колькой в середине. Саша Лойко взмахнул рукой.

И началось,..

Будто молотом, а не кулаком огрел меня Лапин по левому виску. В голове загудело, поплыли перед глазами в стремительной круговерти одетые весенней листвой вершины лип и кленов, и стало на миг темно и тихо. А едва очнулся, только хотел на ноги вскочить, как тут же второй сокрушительный удар. И вдруг сквозь нахлынувшее от него полузабытье, как через глухую стену, услышал возмущенные выкрики хлопцев.

Открыл глаза. Еле-еле оторвал спину от земли, сел. И yвидел, что в двух шагах от меня, смешно и нелепо раскинув руки и ноги, на песчаной дорожке сквера лежит Колька Лапин. Саша Лойко стоит над ним, потирая левой ладонью свой правый кулак. А Виктор Бухголтин, опустившись рядом с Лапиным на корточки, не без усилия разжимает пальцы его правой руки и показывает вытащенную из нее свинцовую биту для игры в «орлянку»,

— Вот же гадина, а? — произносит Виктор.— Запросто мог укокошить Мирона.

Мирон — это я. Клички были у всех ребят. Саша Лойко — Лей, Шура Тарулин — Тарелка, Виктор Бухголтин — Бух, Франек Лукша — Цибуля, от слова Лук, Женя Сенько — Синица, Юра Ковалев — Коваль, Жора Мартыненко — Мартышка. Была кличка и у Николая Лапина: Лапа. Но с этой минуты к нему прилипла новая, оглушительная и короткая, как пощечина: Гадина.

Все на этом и кончилось. Ни наказания за драку, о которой свидетельствовали синяки на лице у меня и у Гадины. Ни напоминаний о неудавшейся попытке сбежать к индейцам.

Зато было другое.

Был урок географии. И был разговор.

— Не в Америку вы хотели сбежать, а в мечту,— говорил Иван Михайлович Федоров с какой-то особенной задушевностью, даже с грустинкой.— А бежать в мечту, значит, искать свое будущее. Было время, когда и я вот так же искал: мечтал проплыть на лодке по всем морям и океанам, побывать на всех континентах. Специальную тетрадь в непромокаемом клеенчатом переплете завел, чтобы записывать свои впечатления. Так и хранится с тех пор в ящике письменного стола. Только не было у меня ни лодки, ни путешествий: кроме России, нигде побывать не довелось. И время дореволюционное — не то что теперь, и жили мы с матерью в бедности, если не сказать — в нищете.— Иван Михайлович помолчал, сквозь толстые стекла пенсне всматриваясь в наши застывшие от напряжения лица, и жестковатые губы его чуть тронула одна из редких для нашего учителя полуулыбок.— Счастливые вы, друзья,— как бы утверждая, что это действительно так, несколько раз кивнул он головой.— Каждый из вас должен искать самое важное для себя: свое место в жизни. Об одном только никогда не забывайте: без учения, без знаний теперь настоящим, полезным для общества человеком стать невозможно. Кем станете вы? Покажет время: впереди у вас его еще очень много. Вот и думайте, мечтайте, ищите: не по должности кем в будущем стать, а как стать именно человеком.

Назидание? Нет: напутствие.

Год за годом с тех пор складывались в десятилетия, а это напутствие снова и снова возникало в памяти, будто рядом звучал все тот же знакомый голос.

«Кем станете вы? Покажет время…»

А кем стану я?

«Вот и думайте, мечтайте, ищите…»

Но как искать?

Не берусь категорически утверждать, а все же думаю, что эти вопросы не раз вставали и перед другими нашими «червяковцами».

Перед инженером, строителем многочисленных жилых домов и промышленных предприятий в Минске Александром Лойко, архитектором, заслуженным строителем республики, лауреатом Государственной премии СССР Георгием Заборским, инженером-связистом Александром Тарулиным, заместителем министра связи БССР Владимиром Жигмунтом, журналистами Юрием Ковалевым и Георгием Мартыненко, экономистом Евгением Сенько, академиком, заслуженным деятелем науки БССР, лауреатом республиканской и всесоюзной Государственных премий, Героем Социалистического Труда Федором Федоровым.

Не все «червяковцы» успели найти свое место в жизни и до конца пройти единственно свой путь. Для многих он оборвался на полях сражений и в партизанских отрядах во время Великой Отечественной войны.

Трагическим оказался для меня шестой класс «Червяковки».