Дажьбог - прародитель славян

Возвращаясь к теме происхождения человека из земных растений, отметим, что она была свойственна не только иранской, греческой и кельтской традициям, но воззрениям и других индоевропейских народов, как об этом свидетельствуют данные языкознания: такие обозначающие понятие «человек» слова, как лат. homo, готск. guma, лит. zmones — «люди», образованы из того же корня, что и слово «земля», — лат. humus, лит. Zeme. В связи с этим стоит вспомнить упоминавшийся выше вывод итальянского ученого В. Пизани о том, что под воздействием иранского влияния из праславянского языка исчезает индоевропейский термин g’hemon «человек», связанный с именем земли, g’hom. Наблюдение филолога позволяет нам достаточно четко определить время перекодировку славянского мифа о собственном происхождении, когда представление о выросшем из Матери-Земли растении, превратившимся впоследствии в человека, включается в солнечный миф и первый человек становится уже сыном Солнца — VI век до н. э. Однако следы былых представлений все равно остались. У многих славянских народов процесс зачатия описывается в терминах земледельческой терминологии: «засеять поле» (рус. арханг. засевать, ср. украинское обращение мужа к жене: «Я вкидаю тіко зерно, а ти выведі з нього чоловіка», пол. «Он на печи пахал, жито сеял; она плакала, он смеялся»)[371]. Однако ассоциация человека с хлебом, как уже отмечалось ранее, является достаточно поздней, и ей предшествовала ассоциация с дикорастущей зеленью вообще. Так, например, в северорусских причитаниях о молодце, забранном в рекруты, последний отождествляется не только с деревом, но и с травой, т. е. с земной растительностью вообще: «И молодешенек, наш свет, да как травиночка, и зелен стоит быв он да деревиночка, и не доросла, как кудрявая рябинушка…»[372]Однако гораздо чаще зелень на Руси связывалась не с живыми, а умершими людьми: «Растения, особенно зелень деревьев, травы, цветы считаются также местом обитания невидимых душ, приходящих на землю в поминальные дни троицкого цикла»[373]. Одним восточнославянским регионом данное представление не ограничивалось: «В Болгарии известно поверье, что появляющиеся с «того света» души умерших в период с Великого четверга до Духова дня пребывают на травах, цветах, ветках деревьев… По некоторым восточнославянским свидетельствам, души умерших вселяются в троицкую зелень… Ср. в этой связи частое использование терминов родства (баба, дед, мать, брат, сестра) в народных названиях травянистых растений».[374] Таким образом, перед нами общеславянское представление о тесной связи с человеком травы или других видов растительности, причем последние могут одновременно восприниматься и как его предки, и как место обитания его души после смерти. Это относилось как к культурным, так и к диким растениям, что великолепно показывает следующее обращение к умершему в белорусских причитаниях: «Где ты будешь зацветать — в садочке или в лесочке?»[375] Еще более архаичным, поскольку здесь вообще не упоминаются культурные растения, является аналогичный вопрос к умершему в русских похоронных причитаниях: «На травах ли ты вырастешь, на цветах ли то выцветешь?»[376] Кроме того, о существовании у славян представлений о происхождении человека от культурных растений свидетельствуют такие фамилии, как Хмельницкий, Хлебников или Гречко. Укоренившееся в европейской культуре традиционное изображение смерти в виде скелета с косой также предполагает если не отождествление, то, по крайней мере, уподобление умирающих людей скашиваемой траве и в который уже раз свидетельствует о существовавшей некогда ассоциации человека с земной растительностью. Данная ассоциация нам встречается уже в древнерусской литературе. Так, повествуя о нашествии татар в 1238 г., Новгородская летопись так описывает их зверства: «Тогда же гнашася оканьнии безбожницы… а все люди сѣкуще акы траву, за 100 верстъ до Новагорода»[377]. Рассказывая об очередном вторжении татар, теперь уже в 1408 г., та же летопись вновь подчеркивает, что на своем пути варвары «все крестианъ сѣкуще, аки траву»[378]. Подобный устойчивый образ в отечественном летописании на протяжении ряда столетий свидетельствует о наличии достаточно глубоких корней у интересующей нас ассоциации. Как мы могли убедиться, человек, на протяжении всей своей жизни от рождения и до смерти соотносился с земной растительностью.