Давид Седьмой

Он замолкал, но уже через мгновение говорил о совсем земном, саркастически звучал голос, снова всплывал Ботвинник, и, сменяя друг друга, шли густым потоком имена Морфи, Абакумова, Эйве, Постникова, Вайнштейна, Кереса, Батуринского, Фишера, Капабланки, Алехина, Таля и снова Ботвинника.

Лучился взгляд из под кустистых бровей, улыбка блуждала по лицу; нередко он спрашивал: «Так ведь?» и, не дожидаясь ответа, шел дальше по одному лишь ему ведомому азимуту. Бо́льшую часть времени я просто слушал его, хотя признаю, что и это было задачей неимоверной трудности.

24.7.2000

«В Москве мне помог Вайнштейн, я и жил у него некоторое время, потом в гостиницах, а в январе 1950 года получил я маленькую квартиру от “Динамо”. Конечно, у меня и формы не было, и присягу я не давал, просто играл за “Динамо”.

Московский совет возглавлял генерал-лейтенант Яков Мильштейн, большой любитель спорта, и я ходил к нему, отцу пытался помочь. Как мне уж ни предлагали остаться на сверхсрочную, но я не хотел становиться офицером МВД. Даже на бумаге – не хотел… А от еврейства своего страдал не меньше чем другие, но у меня ведь еще отец сидел. Думаю, что я за “Динамо” играл, уравновешивало это в какой-то мере.

А знаете, почему Ботвинник соглашался только весной матчи на мировое первенство играть? Не знаете? Так вот я скажу: тогда же у всех его соперников организм ослаблен был, все же от авитаминоза страдали, вот почему…

Ведь когда Рогард меня перед матчем просил согласиться на требования Ботвинника, я уступал. Ведь всё под него делалось. Всё. Мы сначала в другом зале должны были матч играть, но Ботвинник почему-то настоял на зале Чайковского. В другом – пожарные лестницы ему не понравились: ведь Бронштейн член общества “Динамо”, так ему пожарные по лестницам записки с правильными ходами могут передавать…

Время игры тоже выбирал Ботвинник. Меня даже никто и не спрашивал. Рогард говорил: мы устанавливаем правила, которые как минимум полвека будут действовать. А когда я после межзонального турнира в Амстердаме в 64-м году сказал: “Господин Рогард, вы же говорили, что правила устанавливаются на пятьдесят лет, а сейчас Ботвинник меняет их каждый год”, – так тому и ответить было нечего.

…ну почему, почему журналисты всё время пристают ко мне – отчего тогда матча не выиграл, чемпионом мира не стал? Как будто я ничего другого не сделал в шахматах, кроме того, что вничью матч на мировое первенство сыграл. Не хотел – и не выиграл…

Как тот английский джентльмен в Лондоне, знаете? Двадцать пять лет подряд он каждую пятницу одним и тем же поездом приезжал к друзьям за город, чтобы провести у них уик-энд. Однажды не приехал. Друзья решили: что-то случилось, может, заболел. Врываются в его лондонскую квартиру и видят – тот сидит в кресле, укрывшись пледом и читает “Таймс”. “Билл, что случилось?” “Надоело”.

Так вот и мне надоело отвечать на их идиотские вопросы. Да мне просто стыдно было перед моим поколением, они ведь почти все в войну погибли. Мне судьба жизнь оставила, а для чего? Чтобы я объявил, что я лучше всех?.. Я нервничаю, нервничаю сейчас, потому что вы диктофон поставили. Давайте выключим его.

А я вам скажу, что я рад, что мой портрет не находится в этом ряду. Это что-то застывшее – чемпион мира, этот ряд фотографий напоминает мне тюрьму. Я всегда шел своей дорогой. Поэтому я ненавижу все эти энциклопедии, в которых можно найти только даты рождения, смерти и результаты. Как будто только это и определяет шахматиста…»

21.7.2001

«…У меня к вам два вопроса: первый – вот у вас недавно в “New in Chess” интервью с Корчным было напечатано, где он говорит о том, чего совершенно не знает. Что он думает – если его не пускали в турниры, он единственный, кто это пережил? А меня пускали? Он думает, что если сбежал из Советского Союза, то сразу стал героем, так он думает?

Что если за границу уехал, то может говорить, что ему в голову взбредет? О том, что в начале 50-х годов было письмо известных советских евреев, что они добровольно к Северному полюсу поедут и все подписали, кроме Ботвинника. Корчной очень легко судит о том, чего не знает, о 53-м годе, легко как-то обо всем судит… И почему он говорит, что Ботвинник отказался подписывать письмо во время “процесса врачей”, а я подписал? Оттого что я находился, якобы, в более трудной ситуации. Вот уж действительно, слышал звон, а не знает, где он. В то время Корчной был просто цыпленок. Он чепуху мелет, чепуху… Что я был известным евреем, полнейшая чепуха. Я себя таковым не считал в любом случае…

И второе – вот была у вас в “New in Chess” статья о королевском гамбите, вы там кое-кого забыли. Ну и что, что вы о современной трактовке дебюта писали, я ведь восемьдесят партий сыграл королевским гамбитом на высшем уровне, я ведь столько сделал в шахматах, а теперь молодые думают, что я только этот злосчастный матч с Ботвинником сыграл, ведь так молодые думают?.. Помню, как на сцене играли мы с Ботвинником, так у него было написано – чемпион мира – а у меня просто фамилия. Фамилия – и всё.