Давид Седьмой

Иногда, впрочем, Бронштейн и сам понимал, что его обвинения нелепы: «С сожалением или нет, но приходится констатировать, что спортивный элемент в современных шахматах “забирает” всё остальное, а ошибки гроссмейстеров надо объяснять природой работы мозга, а не наводить туман в духе “зевков столетия”».

Или – в другой раз, забывая всё, о чем говорил раньше, перевертывал свои соображения на 180 градусов и тогда неожиданно звучал очень ясный и убедительный голос: «Шахматистов спортивного направления в жизни не бывает, это всё выдумки, есть просто шахматисты – сильные, средние и слабые, есть знающие любители, но шахматистов спортивного направления нет. Нет и всё, это миф, туман, дым, мираж…»

* * *

Бронштейну не нравилось, что до истины стало возможно добраться при помощи машины, что память заняла место импровизации и того, что в старые времена звалось вдохновением.

«Изобретя компьютеры, смели с земли такую замечательную игру, как шахматы. Шахматы в кризисе потому, что они изучены. Исчезло ощущение тайны. Шахматы сегодняшнего дня не имеют ничего общего с теми шахматами, в которые играло мое поколение», – писал Бронштейн. Подобные мысли не новы. Их почти дословно высказывали Смыслов и Фишер, о кризисе шахмат писали Ласкер и Капабланка.

«…Современное развитие шахматной игры не благоприятствует вольному полету фантазии; оно не вознаграждает, а разочаровывает, так что в конце концов работа фантазии становится бесцельной. Разумеется, можно играть лучше противника, но этого еще недостаточно для выигрыша.

Логически исход партии часто бывает ничейным, несмотря на то, что один из противников переиграл другого. Достигнутое в игре преимущество часто слишком ничтожно и тонко и, брошенное на оценочную шкалу игры, просеивается, словно мелкий песок сквозь грубое решето. Причина зла не в какой-либо слабости современных маэстро, – скорее, напротив, в их силе, – и не в правилах старинных шахмат, но в радикальной реформе, внесенной в игру XVI столетием.

Благодаря введению рокировки атаки на короля стали крайне затруднительными; таким образом из шахматной комбинации исчезает важный, пожалуй даже наиболее характерный момент. Я видел, как шахматы всё более теряют прелесть игры и неизвестности, как их загадочность превращалась в определенность, как шахматы механизировались до степени объекта памяти; я сожалел о стремительности этого процесса, казавшегося мне ненужно быстрым. Я не шел по этому пути, хотя и видел, что он в конце концов неизбежен так же, как неизбежна смерть. Шахматы, в отличие от науки или искусства, ограничены. Следовательно, наступит время, когда изобретательному уму мастеров – во всяком случае, с течением времени – удастся снять покров с последних тайн шахматной игры. И в этот момент, когда пример мастеров приобщит всю массу шахматных любителей к полному познанию игры, ее развитие будет закончено». Так еще в начале прошлого века считал Эмануил Ласкер.

Понятно, что в то время компьютеров не было и в помине, поэтому великий философ игры логично предполагал, что загадку шахмат должны разрешить ее мастера.

«Давид против Голиафа» – назвал Бронштейн вышедшую в 1996 году книгу, куда вошли его собственные партии с компьютером. Но компьютеру тогда было далеко до Голиафа. «У человека есть интуиция, генетический опыт, он знает слово “осторожность”, он знает, что куда-то вообще лучше нос не совать – но компьютер?!» – вопрошал Бронштейн.

Он ратовал в борьбе с машиной за гамбитную игру, «пытаясь завлечь программу на минное поле комбинационных ударов», а после 1.e4 c5 к ходу 2.b4! ставил восклицательный знак.

Два десятка лет – вечность по компьютерным меркам и неудивительно, что всё, сказанное им в книге об игре с машиной, безнадежно устарело.

«Мне казалось, что соревнуясь с компьютером в острых, гамбитных схемах, человек в бурном океане может найти путь по звездам к берегу. А не только в том случае, когда на берегу светит маяк», – объяснял Бронштейн.

Писал, что самое трудное в игре с компьютером – это психологическое давление: ничья с ним выглядит как проигрыш. Наверное, это так и выглядело тогда.

Почти сорок лет назад, играя с сильнейшей в мире шахматной программой, я легко победил в первой партии, другая закончилась вничью. На следующий день Доннер саркастически осведомлялся о моем позоре: невероятно! как можно не выиграть у такого безмозглого существа?

Бронштейну было грустно сознавать, что праздник романтических шахмат отшумел и нужно довольствоваться трезвыми, рациональными шахматами, в которых тон задают не мечтатели и романтики, а спортсмены и прагматики. «Шахматисты сами вырыли себе могилу, чтобы алгеброй проверить гармонию божественной игры», – утверждал Бронштейн.

Красивые слова, но шахматисты здесь ни при чем, и чьей-то злой воли здесь нет. Сегодня все аспекты человеческой жизни проверяются алгеброй, и могилу шахматам Бронштейна вырыли не шахматисты, а время, никогда не стоящее на месте.

«В позиции всегда присутствуют комбинации, то что они не найдены, свидетельствует только об отсутствии воображения» – писал Бронштейн.