Давид Седьмой

«Фантазия, фантазией, – замечает Любош Кавалек, – а как получит перевес, так вцепится и не отпустит, прибьет железной рукой. А то, что ссылался на свои партии, среди которых множество красивейших, то здесь нет противоречия: выдающийся шахматист Бронштейн обладал очень ярким, запоминающимся стилем. Был он, конечно, замечательным художником шахмат, но было в нем и немало лукавства, притворства: всю жизнь был профессионалом, а создавал себе репутацию любителя-импровизатора. С возрастом это только усугубилось и приобрело гротескные черты».

На одном из Кересовских мемориалов в Таллине Александр Вейнгольд предложил гроссмейстеру ничью в чуть лучшем эндшпиле. «Очень воспитанный молодой человек, – похвалил его Давид Ионович. – Какой-нибудь Романишин возил бы меня здесь еще сто ходов…»

Возмущался: «Сплошь и рядом их комментарий на 22-м ходу – “обычно здесь играют так…” Да не было в мое время таких комментариев! Нам в голову не приходило анализировать на 20 ходов вперед…»

В пятидесятых годах «табия» в Нимцовиче, с которой начинались в том числе и его собственные партии, возникала после доброго десятка ходов, да и потом нередко следовала длинная цепочка обязательных продолжений. А в испанской! А в староиндийской!

Повторял не раз: «молодые звезды танцуют на наших могилах, в то время как мы еще живы! Живы! Они взяли наши шахматы, присвоили себе наши мысли, они играют одни и те же, изученные вдоль и поперек позиции – и вся эта помпа выглядит смешной.

Они эксплуатируют имидж, созданный прошлыми поколениями, что шахматы суперинтеллектуальная игра, игра королей. Послушать иных звезд, так до них никто ничего не понимал в шахматах. Как не стыдно им в начале третьего тысячелетия переставлять на третьем ходу слона на с4, как это делали Андерсен и Морфи еще двести лет тому назад. Громадные призы, телевидение, спонсоры, рекламная шумиха – и все должны верить им, как тяжело было захватывать линию “с”. Как будто они захватывали ее руками, брали бульдозер и вручную тащили его на линию “с”!»

«Идет бесконечный конкурс. Выигрывая сегодня, вы всё равно завтра снова подвергнетесь проверке… на силу здоровья и работоспособность таланта», – жаловался Бронштейн, забывая, что такой конкурс лежит в основе любого вида спорта, и что он сам безжалостно подвергал такой же проверке довоенных корифеев.

Ворчливость, переоценка прошлого, жалобы на молодых, на неудавшуюся жизнь – всё, давно известное психологам – проявились у него задолго до наступления настоящей старости. Он не хотел признавать, что любое следующее поколение очень скоро (и в шахматах еще скорее, чем в жизни) становится предыдущим, а попытка задержать историю, вернее, сфокусировать всё внимание на том отрезке ее, когда тебе выпала судьба быть на первых ролях, заранее обречена на неудачу.

Но следует и признать: в его время природный талант в шахматах действительно играл бо́льшую роль чем сегодня, когда работоспособность, дисциплина, характер, крепкая нервная система и здоровье очень часто подменяют данное природой.

Эмиль Гилельс сказал однажды: «так, как я играл в свое время на конкурсе Шопена, сейчас играет каждый ученик седьмого или восьмого класса музыкальной школы».

В шахматах рядовые игроки тоже идут дальше точки, достигнутой гениями предыдущего поколения. Бронштейну не хватало философской объективности Ласкера, отдавшего на склоне лет должное «старикам» Стейницу, Шлехтеру, Таррашу, Тейхману, Бернштейну, но признавшего, что «у них отсутствовала точность, с которой современные мастера добиваются побед, реализуя малейшее позиционное преимущество».

Сказал однажды: «А Крамник что? Вот он говорил мне – “вам проще было, вы могли много больше себе позволить, вы играли без нюансов. Теперь же идет очень жесткая игра, ход в ход”. Нашел кому говорить о нюансах! Да и вообще, можно подумать, что они сейчас плетут на шахматной доске брюссельские кружева, а мы все – от Филидора до Фишера – были дровосеки… Молодые думают, что шахматы с них начались».

Зряшная обида: во времена Бронштейна игра шла на нюансах сороковых-пятидесятых годов, сегодня – на нюансах современных шахмат. Нет никакого сомнения, что грядущим поколениям многие тонкости в партиях Крамника тоже покажутся наивными.

Ему не нравилось, что с шахмат сорван покров сказки, что тайнами игры можно овладеть в очень юном возрасте, а тирания старших над младшими в шахматах сменилась тиранией младших над старшими.

Не нравился и современный шахматист-профессионал, рассуждающий о призах, гонорарах и контрактах и стилизующий себя под предпринимателя.

Возмущался: «Эти молодые гении сегодня. Я вот слышал, что гроссмейстер N собирается покупать вторую машину. Мало ему видите ли одной, так ему еще новую подавай… Вот в наше время… Им не надо платить такие безумные деньги – их игра того не стоит. Это единственный пункт, в котором я согласен с Ботвинником».