Дашкова

Между тем у Дидро не было причин распалять воображение. В частной жизни императрица держала себя с простотой и скромностью сельской барыни. Она садилась на диван с работой в руках, а гость помещался напротив нее в кресле и витийствовал… по бумаге. Перед каждой встречей просветитель готовил своего рода конспекты, которые сохранились и позволяют судить о круге затронутых тем{713}. Образование, веротерпимость, законодательство, престолонаследие, Уложенная комиссия, перевороты, разводы, азартные игры, возможность переноса столицы в Москву…

Для освещения такого множества вопросов Дидро предоставлялось время на подготовку. «Сказать ли вам правду? – спрашивал корреспондент Дашкову. – Три очаровательных часа через каждые три дня слишком много дают мне досугов, и я обязан спасением от скуки занятиям». Он признавался, что старается учиться, попав в новый для себя мир, задает вопросы, пытается отделаться от предубеждений – «выбрасывать из мозга всякую ложь, занесенную туда».

Но не на все вопросы можно получить прямой ответ. Философ, безусловно, знал, что княгиня не по своей воле не спешит навстречу к нему в Петербург, и обходил этот сюжет в письмах. Он даже пытался оказать ей услугу: «Ваше имя часто произносилось в наших разговорах; и если я напоминал о нем, меня всегда слушали с удовольствием». Значит, Екатерина о подруге не заговаривала, а когда слышала, то благосклонно улыбалась. Здесь бы философу и понять, что тема скользкая. Вероятно, так и произошло, ведь он не решился поехать в Москву, ссылаясь на нездоровье: «Несчастная машина, расстроенная утомительным путешествием, окутанная от холода шубой в пятьдесят фунтов веса, иззябшая, истасканная и дрожащая, скорчившаяся в половину своего размера, – истинно жалкая машина не позволяет мне видеть вас».

Отказ от поездки, впрочем, не помешал философу уговаривать императрицу переселиться в Москву. Екатерина слушала без возражений. Немудрено, что в определенный момент Дидро почувствовал себя в праве давать советы. И совершил ошибку.

«Я долго с ним беседовала, – рассказывала Екатерина II в 1787 г. французскому послу графу Луи де Сегюру, – но более из любопытства, чем с пользою… Однако так как я больше слушала его, чем говорила, то со стороны он показался бы строгим наставником, а я – скромной его ученицею. Он, кажется, сам уверился в этом, потому что, заметив, наконец, что в государстве не приступают к преобразованиям по его советам, он с чувством обиженной гордости выразил мне свое удивление. Тогда я ему откровенно сказала: “Г. Дидро… Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит… между тем как я… на шкурах своих подданных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы”. Я уверена, что после этого я ему показалась жалка, а ум мой – узким и обыкновенным. Он стал говорить со мною только о литературе, и политика была изгнана из наших бесед»{714}.

Что же задело императрицу? Дидро, как и многие европейские мыслители того времени, считал, что преобразовать Россию гораздо проще, чем, например, Францию{715}. Старая монархия с давними традициями нуждалась в крайне осторожном отношении. Что же до северных варваров, то их страна подобна чистому листу, она создана Петром Великим из хаоса, у нее еще нет ни истории, ни устоев. Екатерина II знала, как сильно заблуждается собеседник. Блестящие идеи Дидро слабо сопрягались с реальностью. «Если бы я ему поверила, то пришлось бы… уничтожить законодательство, правительство, политику, финансы, и заменить их несбыточными химерами».

Беседы с императрицей, как разговоры философа с Дашковой, не обошли вопроса о крепостном праве. Дидро советовал немедленно дать крестьянам личную свободу. Земля же пусть останется у дворян. Но в таком случае и помещики, и хлебопашцы посчитали бы себя ограбленными. Одни лишались рабочих рук, другие наделов. Из такой реформы вышло бы только общее возмущение. Много позднее Николай I прокомментировал идею просветителя: «Моя бабка была умнее всех этих краснобаев… Они советовали освободить крестьян без наделов, это – безумие»{716}.

Сама Екатерина II сказала Дидро почти то же самое: «Вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, действовать же по ним плохо… Составляя планы, вы забываете различие наших положений». Бумага «гладка, мягка и не представляет затруднений ни воображению, ни перу». Дидро обиделся: «Идеи, перенесенные из Парижа в Петербург, принимают совершенно другой цвет».

Сердечность и простота приема создали у философа иллюзию, будто он может говорить с Екатериной II о самых щекотливых вещах – например, о наследнике. Вопрос болезненный. А если вспомнить череду заговоров – бестактный. Своего рода политическое хлопанье императрицы по коленке. Среди прочих эпистол Дидро представил государыне записку с советами о том, как следует предотвращать государственные перевороты. Святая простота! Ведь уже почти 12 лет императрица успешно справлялась с этой задачей, и сама могла читать лекции по данному вопросу.