Дарвиния

Дядя с теткой что-то знают. Что-то о Гилфорде, что-то такое, о чем не хотят сообщить ей.

Что-то плохое и страшное.

Каролина слишком устала и была слишком потрясена, чтобы соображать. Она машинально поцеловала Лили и перебралась в свою комнату, к открытому окошку, лениво колышущимся занавескам и странному запаху английской ночи. Сомневалась, что сможет уснуть, однако неожиданно уснула; не хотела видеть никаких снов, однако ей приснилось что-то бессвязное с участием Джереда, Алисы и молодого лейтенанта с грустными глазами.

Глава 10

Лето в 1920 году выдалось прохладное – во всяком случае, в Вашингтоне. В этом винили русские вулканы, огненный пояс тектонических возмущений, по которому проходила восточная граница Чуда и который спорадически извергался с 1912 года, по крайней мере, если верить беженцам, покинувшим Владивосток перед заварушкой с Японией. Впрочем, думал Элиас Вейл, какая разница, кто виноват – хоть вулканы, хоть пятна на солнце, хоть Бог, хоть боги. Он был просто рад укрыться от унылого дождя – пусть даже в еще более унылом, чем окружающая местность, Главном зале Национального музея, где наконец-то начались ремонтные работы, откладывавшиеся еще с 1915-го на протяжении четырех лет. Юджин Рэндалл наконец-то выбил финансирование из государственного казначейства.

Рэндалл был из тех администраторов, которые к своим обязанностям относятся со всей серьезностью, – худшего типа зануды и не выдумаешь. Вдобавок он был человеком одиноким, что лишь усугубляло этот недостаток. Он зазывал Вейла в музей с той же настойчивостью, с какой молодые мамаши требуют от окружающих полюбоваться их младенцем: отсутствие восхищения расценивается как тяжелейшее оскорбление.

«Я тебе не друг, – подумал Вейл. – Не унижайся ты так».

– С этим ремонтом столько тянули, – бубнил Рэндалл, – но теперь начались хоть какие-то подвижки. Проблема не в том, чего у нас нет, а в том, что есть, – в объемах наших фондов. Все равно что пытаться упаковать гору вещей в чемодан, который слишком мал. Китовые скелеты переместятся в Южный зал, на второй этаж западного крыла, а значит, для морских беспозвоночных придется искать место в Северном зале, а это, в свою очередь, требует расширения картинной галереи и реконструкции Главного зала…

Вейл безучастно смотрел на строительные леса, на брезент, покрывавший мраморные полы. Было воскресенье, рабочие отсутствовали. Музей казался мрачным, как похоронный зал; мертвецом, выставленным для прощания, был человек со всеми его творениями. За окнами – стена дождя.

– Не то чтобы мы богаты. – Рэндалл повел гостя вверх по лестнице. – Были времена, когда денег хватало практически на все, – еще в прошлой жизни; нам очень много завещали. Теперь же наш постоянный фонд – сущие слезы. Это редкие наследства по старой памяти, бесполезные железнодорожные акции; капают какие-то жалкие проценты. Бюджетные ассигнования – это все, на что мы можем сегодня рассчитывать, а после Чуда конгресс стал очень прижимист, хоть и финансирует ремонт, оплачивает стальные стеллажи для библиотеки…

– Экспедицию Финча, – добавил Вейл, повинуясь непонятному побуждению, которое вполне могло исходить от бога.

– Да, и я молюсь, чтобы с ней ничего не случилось, в нынешней-то ситуации. У нас сейчас шесть действующих конгрессменов в Попечительском совете, но я сомневаюсь, чтобы в глазах государства наши дела имели такую же важность, как английский или японский вопрос. Хотя, может, я и наговариваю на мистера Кэбота Лоджа.

Многие недели бог практически не напоминал о себе, и это было хорошо. Приятно сосредоточиться на простых, приземленных заботах, на своих мелких слабостях, как Вейл называл пьянство и разгульные похождения. Теперь же что-то вновь зацепило божественное внимание. Вейл чувствовал присутствие бога у себя в животе. Но почему именно здесь, в этом здании?

Почему Юджин Рэндалл?

С таким же успехом можно задаться вопросом «Почему бог?» или «Почему я?». Самые настоящие загадки.

По лабиринту коридоров Рэндалл и Вейл переместились в обитый дубовыми панелями кабинет, откуда хозяину надо было что-то забрать. Хоть какая-то передышка между дневным салоном миссис Сандерс-Мосс и вечерним – последний строго приватный, как прием у абортистки.

– Я в курсе, что у нас имеются трения с англичанами по вопросу снабжения партизан оружием, и горячо надеюсь, что с Финчем, каким бы неприятным типом он ни был, не случится ничего плохого. Вы знаете, Элиас, существуют религиозные группировки, которые хотят, чтобы Америка держалась подальше от Новой Европы, и они не гнушаются писать в Комитет по ассигнованиям… Ага, вот она. – Старик взял со стола коричневую картонную папку. – Это все, что мне нужно. Ну а теперь вперед, в вечность… Нет, я не могу шутить на такую тему. – И застенчиво добавил: – Вы только не обижайтесь, Элиас, но все-таки я чувствую себя дураком.

– Уверяю вас, доктор Рэндалл, вы далеко не дурак.

– Простите, если я не могу до конца поверить. Пока не могу. Я… – Он запнулся. – Элиас, вы побледнели. Вам нехорошо?

– Мне нужно…

– Что?

– На воздух.

– Ну, я сейчас… Элиас?