Дарвиния

Творения, которые подкорректировал Всемирный потоп, разместив окаменелую фауну в разных толщах или закопав ее в грязи и иле, куда, следуя этой логике, должен был погрузиться и сам Эдем. Почти все это Гилфорд уже читал раньше, но Финч подкрепил свой постулат множеством деталей: классификационной шкалой с сотней наносных и делювиальных слоев и геологическими кольцевыми диаграммами, в которых, аккуратно разделенные по категориям, были изображены вымершие животные. Но Гилфорду не давало покоя одно-единственное словосочетание: видимость древности. Оно делало все знания условными. Мир становился декорацией, которую вполне могли соорудить хоть вчера, – с горами, со скелетами ископаемых животных, с человеческими воспоминаниями. А это наводило на мысль, что Создатель намеренно обманывает собственных чад, что у Него имеется своекорыстный интерес и что невозможно отличить действие времени от действия Чуда. Гилфорду все это казалось избыточно сложным – хотя, если подумать, с чего бы миру быть простым? Если уж на то пошло, было бы куда досаднее, если бы кому-то удалось описать Вселенную со всеми ее звездами и планетами одним-единственным уравнением, что, по слухам, попытался проделать один европейский математик, Эйнштейн.

Финч на это сказал бы, что именно затем Господь и даровал людям Священное Писание, чтобы они могли найти ответы на трудные вопросы о мироздании. И Гилфорд не мог не восхищаться весомостью и поэтичностью труда Финча, его замысловатой логикой. Собственных познаний в геологии Гилфорду недоставало для того, чтобы спорить с ученым… И все же осталось впечатление, что он увидел величественный собор, воздвигнутый на фундаменте из нескольких хлипких жердочек.

И вопрос Салливана тоже не давал покоя. Каким образом Гилфорд подхватил дарвинианскую заразу, если новый континент действительно является совершенно отдельным творением? И если уж на то пошло, почему люди способны переваривать отдельные дарвинианские растения и животных? Часть их ядовита – таковых, увы, насчитывается множество, – другие же питательны и даже восхитительны на вкус. Разве это не подразумевает скрытое сходство и общность, пусть и отдаленную, в происхождении?

Ну, по меньшей мере это подразумевает общего Творца. Общие корни, намекнул Салливан. Однако на первый взгляд такое кажется невозможным. Дарвиния существует чуть более десяти лет… А может, намного дольше, просто не в том виде, в каком ее способны воспринять на Земле?

В этом и заключался парадокс Новой Европы. Ищешь чудеса – найдешь историю; ищешь историю – со всего размаху влетишь в чудо.

Полтора суток экспедицию преследовал дождь. Равнина поблескивала в дымке серебристой мороси. Рейн нес свои воды по извилистому руслу сквозь девственные леса необыкновенно темного, мшисто-зеленого цвета, которые в конце концов сменились пологой равниной, поросшей широколиственным растением, – Том Комптон называл его палечником. Палечник уже зацвел, и крохотные золотистые цветочки создавали впечатление преждевременно наступившей на лугу осени. По дарвинианским меркам это было притягательное зрелище. Но заходить в заросли палечника можно только в сапогах по колено, предупредил следопыт; едкий желтый сок вызывает сыпь. В дневное время над полями роились тучи мелких насекомых, именуемых крапивными мухами, но, несмотря на свой грозный вид, людей они не кусали и могли даже опуститься на кончик пальца, сверкая изящной филигранью на прозрачных боках, точно миниатюрные елочные игрушки.

«Вестон» встал на якорь посреди реки. Гилфорд, оправившийся от болезни, хотя еще не до конца восстановивший силы, сошел на берег, чтобы помочь Салливану со сбором образцов палечника и десятка других луговых растений. Образцы помещали в рамки гербарного пресса, где они высыхали, после чего их, переслоив бумагой, укладывали в коробку, обернутую для сохранности клеенкой. Салливан показал Гилфорду особенно яркий оранжевый цветок, часто встречавшийся на песчаном берегу.

– Если судить по габитусу, это растение вполне может быть родственником английского мака. Но это все мужские цветки, мистер Лоу. Насекомые переносят пыльцу, буквально пожирая тычинки. Женский же – вот он, видите? – едва ли можно назвать цветком в общепринятом смысле. Это скорее фитилек, обмакнутый в мед. Один гигантский пестик с реснитчатыми волосками, предназначенными для доставки мужской пыльцы в гинецей. Насекомые часто увязают в меду, а вместе с ними и пыльца. Этот способ, характерный для Дарвинии, не встречается ни у одного земного растения. Внешнее сходство хотя и присутствует, на самом деле является случайным. Такое впечатление, что один и тот же эволюционный процесс пошел по разным руслам – как эта река, которая похожа на Рейн в целом, но не в деталях. Она собирает воды с тех же территорий и несет их в тот же океан, но ее пороги и излучины совершенно непредсказуемы.

«А также водовороты и стремнины», – подумал Гилфорд.

Хотя до сих пор течение реки было достаточно спокойным. Выходит, река эволюции таит в себе схожие опасности?