Дарвиния

Ровно в половине пятого обеих как ветром сдуло. Интерком запищал, когда Лили приводила в порядок свой рабочий стол. Она была в просторной приемной одна; ковролин и потолочные панели, казалось, приглушали все звуки, с потолка помаргивали встроенные светильники. За единственным окном уже смеркалось. Лили отметила, что фикус на подоконнике выглядит пожухлым.

«Не снимай трубку, – сказала она себе. – Просто бери сумочку и уходи».

Но образ, который она так тщательно выстраивала все эти годы, образ вышколенной и исполнительной секретарши, старой девы без семьи и детей, всецело преданной работе, – этот образ не мог позволить ей проигнорировать вызов.

В памяти всплыло то, что рассказал Гилфорд о ее деде за время их короткой встречи в Фейеттвилле. Дед был печатником, настолько преданным своей профессии, что его убили, когда он пытался прорваться в типографию – где уже месяц не было заказов – в разгар голодных бунтов, которые бушевали тогда в Бостоне.

«Ну что, дед, – подумала Лили, – вот, значит, как себя чувствуешь, оказавшись перед разъяренной толпой?»

Трубка уже была в ее руке.

– Да?

– Пожалуйста, зайдите ко мне, – попросил Мэтью Крейн.

Прозвучало это хрипло и полувнятно. Лили с недобрым предчувствием взглянула на плотно закрытую дверь кабинета.

Глава 37

Элиас Вейл подходил к Заветному Городу.

Вся эта неосвоенная дарвинианская глушь была ему в новинку. Бог направлял его, вел от сортировочной станции в Персеверансе, мимо примитивных шахтных копров, по земляным тропкам и щебенчатым дорогам, пока наконец не привел в этот лес. Бог отводил его от белых, как кораллы, мусорных куч, находил для него питьевую воду, оберегал от стужи в осенние ночи. И это именно бог, по мнению Вейла, дал ему ощущение цели, наполненности, ясности ума.

Бог пока никак не объяснил ни стремительную потерю волос и ногтей, ни то, что бессмертная кожа начала вдруг лопаться и слезать клочьями от пустяковых царапин. Руки сплошь покрылись мокнущими болячками, плечи ломило, лицо, которое Вейл видел в луже ледяной воды, расползалось по швам в тех местах, где его когда-то заново собрали хирурги. Одежда заскорузла от засохшей сукровицы. От Вейла разило каким-то едким химическим духом.

Он поднимался по склону поросшего полынными соснами горного кряжа, оставляя на сухой земле слизкий розовый след, и его переполняло почти нестерпимое возбуждение.

«Уже скоро», – нашептывал бог.

Очутившись на вершине, Вейл увидел вожделенное место избавления, Заветный Город, смутно поблескивающий на дне тайной долины, древний, бескрайний и величественный, долгое время стоявший необитаемым, но теперь возрожденный к жизни. Сердце Города, Колодец Творения пульсировал под расколотым куполом. Даже с такого расстояния Вейл чувствовал минеральные запахи пара и нагретого солнечными лучами гранита, и захотелось плакать от нахлынувшего чувства благодарности, от осознания собственной ничтожности – и от ликования.

«Я дома! – подумал он. – После стольких лет, проведенных в мрачных трущобах, в грязных переулках. Наконец-то я дома!»

Он со всех ног бросился вниз по лесистому склону. Бежал, задыхаясь, пока не остановился у обнесенной колючей проволокой окраины, где его безмолвно приветствовали такие же, как он сам, полулюди-полубоги, сочащиеся розовой плазмой.

Приветствие было безмолвным, потому что слов не требовалось, а также потому, что некоторые из этих полулюдей были не в состоянии разговаривать: кожа сползала с их лиц, как сгнившее папье-маше. Но они были его братьями, и Вейл был бесконечно счастлив их видеть.

Ему дали самозарядную винтовку и коробку патронов, показали, как носить оружие на покрытом волдырями плече, как заряжать и стрелять из него, а на закате отвели к развалинам, где была устроена общая спальня. Вейл получил тонкий матрас, на который и улегся, окутанный едким духом разлагающейся плоти, ацетона и аммиака, и трудноуловимым запахом самого Города. Где-то капала, сочась по камням, вода. Музыка эрозии.

Сон никак не шел, но когда Вейл все-таки уснул, его закружил вихрь сновидений. Это были кошмары, в которых он, совершенно беспомощный, запертый внутри собственного тела, медленно захлебывался миазмами разлагающейся плоти. В этих снах его одолевала тоска по дому – не по Заветному Городу, а по какому-то давно покинутому месту, которое уже давным-давно стерлось из памяти.

Когда Вейл проснулся, все его тело оказалось покрыто мелкими зелеными пупырышками, точно шагреневая кожа.

Весь следующий день он провел на импровизированном стрельбище в обществе тех бессловесных товарищей, которые еще были способны держать оружие.

Те же, чьи руки превратились в облезлые клешни, чье тело сотрясалось в судорогах, из чьего разросшегося хребта успели вылезти новые конечности, находили себе другое применение.

По красноречивому молчанию бога Вейл кое-что понял об истинном положении вещей. Эти изменения были естественными, но произошли слишком рано, до срока, по вине затесавшихся в стан богов-вредителей.

Его боги были сильными, но не всемогущими; знающими, но не всеведущими.

Именно поэтому им требовалась его помощь.