Дар берегини

На Бабином торжке в Киеве с давних времен стоял идол Макоши – покровительницы пятого дня седмицы, когда устраиваются торги. Всякий приезжающий продавать что-нибудь сперва кланялся ей и возлагал на жертвенник немного от своего товара: горсть зерна, пару яиц, рыбину, лоскут полотна, кусочек медовых сот. Один из последних торгов перед Купалями всегда выдавался оживленным: у кого кончались съестные припасы, стремились выменять чего-то на лен, шерсть или шкурки, а те, кому срочно нужна была невестка в род – работать на сенокосе и жатве – прикупали шкурок для уплаты вена. Много было и людей, пришедших без особого дела, посмотреть, чем торгуют и почем, узнать о новостях. Часто спрашивали, не слышно ли чего насчет нового князя – этой весной ожидали его приезда, и уже наступала пора. На краю торга был поставлен навес под дощатой крышей: там сидел мытник с весами для серебра, чтобы взимать плату с торговцев, и десяток княжеских гридей – приглядеть, чтобы не было свар.

Оживленно было возле бортников. На трех-четырех возах стояли бочонки с медом: и чистым, и вареным хмельным медом. В ожидании скорого большого праздника пришло время запасаться медовой брагой или вареным медом, и торговля здесь шла оживленно: тканину, овощ, шкурки меняли на источающие сладкий дух бочонки. Кое-кто сразу и открывал – выпить за встречу с дальними родичами или иными знакомцами.

Двое стрыйных братьев[16], приезжих из дальней веси – Держак и Легота, внуки старого Несды – уже отнесли два купленных бочонка медовухи к своему возу и там пробовали, передавая друг другу кринку. Они жили на краю лесостепи, где своих бортей не водилось, и мед им приходилось покупать. Желтые капли с бока кринки падали в пыль, над ними вились и жужжали осы. Братья, оба средних лет, были отчасти похожи, только Держак был повыше ростом, пошире в плечах и покруглее лицом, а Легота к своим тридцати годам имел облысевший лоб, так что русые волосы начинались только на маковке, и носил в левом ухе серебряную хазарскую серьгу. Ради выезда в город он надел красивую голубую рубаху с отделкой желтым шелком, благодаря чему бросался в глаза среди простых серых и белых сорочек.

– Вон, гляди, – обронил Держак, обозрев толпу через плечо более низкого ростом брата. – Тащится, чучело.

– Кто? – Легота, придерживая кринку перед грудью, чтобы не капать медом на цветную рубаху, оглянулся.

– Да Шумята. С паробками своими. Гордый, как царь царьградский.

– Тьфу! – Легота опять обратился к кринке. – Было б на что смотреть. Пусть бы его леший в дугу согнут, тогда б я посмотрел.

– Идет к нам! – шепнул Держак и насупился.

– Всем день добрый! – раздался за спиной у Леготы радостный, дружелюбный голос. – Поздорову ли, братия? Давно прибыли? Вдвоем только? Чем торгуете?

Держак промолчал: он был из двоих братьев младше на пару лет и предоставлял Леготе отвечать первым. Сделав презрительное лицо, будто мед в кринке вдруг стал кислым, тот нарочито медленно обернулся.

– Чем торгуем? – повторил он. – Да уж не землей чужой, это как день ясен!

Перед ними стоял, сияя белозубой улыбкой, среднего роста молодец, с продолговатым, розовым от солнца лицом и русой, чуть в рыжину, приятного цвет бородкой, наводившей на мысли о корке свежего пшеничного хлеба. Русые кудри выбивались из-под синей валяной шапки. На молодце был льняной кафтан по хазарскому образцу, отделанный, вместо шелка, полосками крашенной в желтый цвет тонкой шерсти; позади него стояли трое-четверо отроков в простых холщовых рубахах, с мешками либо корзинами. У одного, самого младшего, обильного веснушками рыжего парня лет пятнадцати, торчал из лукошка здоровенный черный петух.

– Да уж я слышал, что вы, Легота, перед людьми меня поносите, – нахмурился молодец в хазарском кафтане, засунув большие пальцы за тканый пояс. Голос его из приветливого стал раздраженным. – И не стыдно вам? Вы бы сами постыдились – свояченицы моей ткацкий стан третий год отдать не можете! Мать твоя, Легота, когда умирала, дочери велела забрать его, а он все у вас стоит!

– Твое какое дело? – Легота подбоченился свободной рукой. – Пусть Медун приезжает за станом, его жена, не твоя!

– Она мне жаловалась на вас! – горячо ответил Шумята, считавший, что без него никто своих дел не решит.

– А тебе бы только в каждую щель нос твой сунуть! Ты что, князем себя возмыслил?

– Эти две кривые доски, что ты станом зовешь, мы давно б отдали, только их никто брать не хочет! – ответил Шумяте Держак. – Я Пестушке десять раз предлагал его забрать. Пусть бы Медун приезжал, мы бы уж с какой радостью отдали – толку с этого стана, на нем работать нельзя!

– Ты лучше скажи, что с полем нашим, – Легота набычился. – Собираешься платить или нет?

– Да я сто раз вам твердил! – Шумята всплеснул руками. – Мое это поле! Я за него полторы гривны заплатил! И никому не должен!