Дао подорожника

–Эй! Не вешай нос!

–Ладно. В общем, давай, всем приветы. Пока.

–Ну пока.

–Ну клади трубку.

–Ты первый!

–Ладно, давай на счёт «три» вместе.

–Давай.

–Раз, два, тр…

Щёлк. Би-ип. Би-ип. Би-ип. Ту-ру-ру… И почти такой же, как у неё, голос, читающий мне стихи на другом языке:

«If you'd like to make a call,

please hang up and dial again»

Под крылом

Если бы я был антиглобалистом, я сказал бы, что всё из-за «Макдональдса». Если бы не эти грёбаные бигмаки, я бы наверняка уже облетел весь мир.

Когда в Москве открыли первый «Макдональдс», мы с приятелем Андрюхой поехали его смотреть. До этого мы пару раз ездили в Москву поесть пирожков, так что турпоход в первый американский фастфуд был вполне логичен: а чего ещё в Москве делать? Отстояв огромную очередь, мы слопали по паре обедов с бигмаками и залили всё это парой литров молочных коктейлей с привкусом жвачки.

В общем-то нам понравились в этом заведении только две вещи. Во-первых, большая буква «М» в логотипе, яркий ориентир единственного туалета на всей Тверской. Во-вторых, красивая тёлка в форменной одежде, которая стояла на выходе из «Макдональдса» и говорила всем «до свиданья, до свиданья!» Вдохновлённые её улыбкой, мы решили ещё немного приобщиться к цивилизации. И полететь обратно в Питер на самолете. С детства мы слышали много хорошего о стюардессах.

Сразу после взлета багмаки дали знать, что им не нравится «Аэрофлот». Бигмаки пошли назад. Шли они медленно, c трудом продираясь через вязкий молочный коктейль. Я блевал все сорок пять минут полета. Во время коротких перерывов я смотрел в окно, на болтающийся под крылом бигмак луны – и к горлу снова подкатывались мои собственные бигмаки.

Сначала я блевал в салоне. Андрюха тем временем познакомился с двумя моделями, сидящими перед нами. Он показывал мне жестами, что дело клеится, и если я перестану блевать, мы неплохо проведем время. Девушки, возбуждённые полётом, тоже всячески радовались знакомству и совали мне какие-то лечебные конфеты, от одного вида которых мои бигмаки просто переходили от футбола к волейболу. Единственное, что я смог сделать для своих собеседников, это уйти в туалет – где меня и дальше рвало с той же силой.

В туалете я и приземлился. Всю дорогу домой через заснеженный Питер я думал о Гагарине. Я представлял себе американского посла, который с грустью произносит: «А у нас это делают только с обезьянами…»

Когда я учился в школе, на уроках этики и психологии семейной жизни нам рассказывали, что такое импритинг. Это когда у тебя не получилось с первой женщиной, и из-за этого ты комплексуешь со всеми остальными. Подозреваю, что с самолетами та же хрень.

Сначала я решил, что просто никогда больше не буду летать. Однако человек, не живший за рубежом, не может быть настоящим патриотом. А я люблю всё настоящее. То есть мне надо было посмотреть и сравнить, как тому Левше из сказки Лескова. Эта сказка вообще – лучший тест на патриотизм. Что у нас помнят про Левшу все псевдо-патриоты? Блоху подковал! А что блоха потом сломалась, они обычно забывают. И только настоящий патриот знает, что настоящий патриотизм Левши – в самом конце, когда он за границу съездил и сравнил. «Скажите государю, что англичане ружья кирпичом не чистят!»

Короче, я всегда знал, что люди, которые ругают заграницу, не выезжая за пределы России – это просто маленькие дети, которые боятся вылезти из-под маминой юбки и оправдывают свои страхи сказками о Сером Волке. Но как можно говорить о вкусовых преимуществах мяса перед рыбой, ни разу не попробовав рыбы?

Поэтому я стал летать дальше, одновременно пытаясь вывести методы защиты от этого ужаса. В частности, обнаружилось, что «туда» я практически всегда лечу без страха и упрёка. То ли предвкушение новых патриотических открытий за рубежом перешибает все фобии, то ли у нас вдоль границ какие-то страхогенераторы расставлены, не знаю. Но туда без проблем, как правило. Даже забавно: всё такое маленькое внизу.

А вот обратно… Как там было про Штирлица? «Его рвало на Родину»?

Моя первая попутчица в первом рейсе оттуда честно пыталась мне помочь. То, что она – настоящая англичанка, я понял сразу после того, как она не поняла мой американский английский. Но через полчаса полёта мы всё-таки нашли общие слова. Ей было лет тридцать, и у неё было настоящее английское чувством юмора («я летаю к мужу в Нью-Йорк, это гораздо лучше, чем если бы он летал ко мне»). Увидев, как меня трясёт от страха, она дала мне одеяло («это не для тепла, а для психологического комфорта»). Потом ещё дала мне джину («я вообще не пью, но в самолетах это помогает»). Я показал ей свои пастели, мы поговорили о художниках («почему мужчины так любят рисовать лилии?»). Всё шло нормально.