Даниил Московский

   — Что же ему горе по свету мыкать да у меня, старца, в поводырях ходить?

Промолчали ватажники, принялись хлебать щи, а старец, прихватив щепотку капусты, долго жевал её беззубым ртом. Наконец проглотил, покачал головой:

   — Ужли и я когда был молодым?

Кабатчик сказал:

   — Чему сокрушаешься, Фома, ты седни старец, мы завтра.

   — То так, все мы гости на земле, а настигнет час, и примет нас Господь в жизнь вечную.

Сорвиголов ложку отложил:

   — Одначе, Фома, я на этом свете ещё погулять хочу.

   — Гуляй, молодец, но помни о суде Господнем.

   — Мы, Фома, и на этом свете судимы, — добавил другой ватажник. — Здесь над нами суд вершат князья и бояре да их тиуны.

Сорвиголов перебил его:

   — Ежели мы до них добираемся, то тогда наш суд над ними вершим, по нашей справедливости.

В кабак вошёл гридин, и ватажники замолчали, продолжая хлебать щи. Гридин подсел с краю стола, попросил пива, и Ермолай принёс ему чашу. Дружинник пил мелкими глотками, косясь на ватажников. Наконец отставил, спросил:

   — Откуда и кто такие, молодцы?

За всех ответил Сорвиголов:

   — Люди мы пришлые, нужду мыкаем, версты меряем от Ростова до Москвы.

   — Кхе. — Гридин допил, стукнул чашей. — Тогда ясно, соколы.

Встал и, не проронив больше ни слова, вышел.

Поднялись и ватажники:

   — Прощай, Ермолай, спасибо за хлеб-соль, а нам здесь ныне оставаться небезопасно. Ты же, Фома, ежели надумаешь, нас сыщешь.

И ещё одна зима минула. С метелями, снеговыми заносами, когда от деревень к городу пробивались по бездорожью. Сани не катились, плыли, глубоко зарываясь в снег. Пока к городу доберётся смерд на торжище, кони из сил выбивались.

В такую пору торг скудный, а к престольным праздникам, когда накатают дорогу и потянутся в Москву либо другой город санные обозы с ближних и дальних погостов[79], шумно делалось на торгу. В Москве торговые ряды тянулись вдоль Кремля от переправы и вверх, к площади. Смерды Привозили зерно и мёд, мясо и птицу, меха и овчину. Расторговавшись, приглядывались к товару, выставленному ремесленниками. Многолюдно было в кузнечном ряду. Смерд приторговывался к топорам и пилам, лопатам и серпам. Да мало ли чего требуется в крестьянском хозяйстве. А накупивши, заворачивали в ряды, где ленты разложены, а то и на башмаки и сапожки разорялись, прикупали подарки дочерям и жёнам.

Кое-кто из смердов останавливал сани у кабака Ермолая. В такие дни здесь делалось шумно, пахло овчиной, распаренными щами, жареным луком.

На Рождественские праздники Олекса из церкви выбрался, долго бродил по торжищу. Оголодал и, оказавшись в калачном ряду, купил пирог. Вокруг голосисто кричали пирожницы и сбитенщики, но Олекса точно не слышал. Он жевал пирог и смотрел на молодайку, продавшую ему кусок пирога. Молодайка была милая, румяная, её большие голубые глаза искрились лучисто.

Осмелел Олекса, спросил у молодайки имя, а узнав, что её зовут Дарья, похвалил пирог.

И снова, чуть побродив, вернулся в калачный ряд, снова купил у Дарьи пирога. Та уже домой собралась, Олекса за ней увязался. Шёл до самого Дарьиного домика. Выведал дорогой её несладкую судьбу, а прощаясь, попросил:

   — Можно мне, Дарья, навещать тя, пирога купить либо щей твоих поесть?

Ничего не ответила она, только покраснела густо.

ГЛАВА 3

У самого берега Ахтубы горы камня и мрамора. Здесь при хане Берке началось строительство ханского дворца. По замыслу, он должен был быть по-восточному лёгок и отточен. Но с той поры, как после смерти Берке пошла борьба за ханскую власть, строительство почти остановилось. Ханы довольствовались деревянным дворцом, поставленным ещё Бату-ханом. Дворцовые хоромы, рубленные мастерами из Владимира и Ростова, Суздаля и Москвы, получились просторными, о двух ярусах, с переходами и башнями. Говорили, что с самой высокой башенки любил смотреть на город, в степные и заволжские дали свирепый хозяин дворца хан Батый.

Сарай с его пыльными широкими улицами, с глинобитными мазанками, мечетями, церковью и синагогой был настолько велик, что поражал всех, кто впервые бывал здесь. Особенно восхищали базары, шумные, крикливые, многоязыкие, с обилием товаров. Здесь торг с рассвета и дотемна вели гости со всех стран. Они приезжали в Сарай из италийской земли и Скандинавии, из немецких городов и Византии, из Бухары и Хивы, Самарканда и Хорезма, и, конечно, бывали в Сарае русские торговые люди. Они добирались сюда с превеликим бережением, их подстерегали опасности на всём тысячевёрстом пути.

В зимнюю пору торг замирал, и жизнь в столице Золотой Орды делалась размеренной. Караван-сараи были безлюдны, за дувалами купеческих пристанищ слышались лишь голоса караульных и ярились лютые псы. И только попрежнему трудился мастеровой люд, согнанный в Сарай, чтобы своим покорным трудом укреплять и приумножать богатство Золотой Орды.

Хан Тохта, кутаясь в стёганый, подбитый мехом халат, медленно переходил из зала в зал. Во дворце не было печей, и в зимнюю пору он обогревался жаровнями. День и ночь горели древесные угли. За огнём следили рабы, и если жаровня гасла, раба жестоко наказывали…