Даниил Московский

   — Ко всему, князь Константин Романович, Коломна у Москвы под боком. Ты же, поди, не забыл, как меня мальцом в Москве князем посадили. Княжество малое, нищее, и городов нет. Ты же землёй рязанской завладел, одних городов у тя пять, не мене. Ужли умалится княжество Рязанское, коли на нищету мою Коломну выделишь?

   — Те, Даниил, Коломну, Андрею — Муром... Вы, братья, звери хищные, ненасытные.

Даниил глаза прикрыл:

   — Попусту злобствуешь, Константин Романович. Коломна была рязанской, ныне московская, а ты у меня в плену, и я волен в жизни твоей и смерти.

   — Не стращай!

   — Я не стращаю, сказываю как есть.

   — Чего хочешь?

   — Ряду подпишем.

   — О чём?

   — Коломну за Москвой признай.

   — С ножом ко мне, ровно тать!

   — Не суди строго. Была бы твоя сила на Оке, ты бы с Ордой Москву разорил.

   — Орда, уходя, Пронск пожгла.

   — Ты татар сам навёл. Давай миром ряду подпишем, и отпущу тебя в Рязань.

   — А не подпишу?

   — Ох, князь Константин, не пытай меня.

   — Видит Бог, душегубствуешь.

   — То суди как хочешь.

   — Жизнь нас рассудит.

   — Как знать. Так как, Константин Романович, станем писать ряду?

   — Зови бояр. Седни быть по-твоему.

Мало прожил Олекса, да много повидал, иному и на две жизни достанет. С дедом-гусляром странствовал, гриднем стал, копыта его коня топтали дороги от Москвы до Твери, Переяславля, теперь в Рязань послал его князь Даниил, сопровождать рязанского князя.

С Олексой ещё два гридня. Третий день в пути, обо всём переговорили. Князь Константин впереди едет, в седле скособочился, у него, видать, свои мысли.

Чудно Олексе — зачем московский князь рязанского в темнице держал? От боярина Стодола слышал, за Коломну князья спорили. А о чём говорить, когда Москва Коломной овладела?

Гридин считает, жизнь княжеская слишком суетная. Неймётся князьям, друг против друга злоумышляют, войны ведут, норовят землицы у соседа урвать, смерда пограбить. Ко всему татар с собой приводят...

Размышляет об этом Олекса и удивляется алчности княжеской. Ужли мало им того, чем владеют, и отчего не берегут они Русь? Для того ли власть им дадена, чтоб разбои учинять?

Задаёт себе Олекса вопрос, а ответа не находит. Чаще думает гридин о Дарье... Его, Олексу, в Москву дед Фома привёл, а Дарью судьба из Владимира в Тверь вела, а оттуда в Москву, и всё для того, чтоб они встретились. Разве не счастье это?..

О счастье Олекса слышал в юные годы от кузнеца. Как-то забрели они со старым гусляром в Чернигов, и на ночлег пустил их кузнец. Кузница его стояла за воротами города, вросшая в землю, крытая дёрном. Гарью тянуло в открытую нараспашку дощатую дверь.

Кузнец поделился с гостями хлебом и луком, а из бадейки, стоявшей в углу, почерпнул квасу. Дед Фома заметил:

   — Скудно живёшь, мастер.

Снял кузнец кожаный фартук, поправил волосы, перетянутые ремешком, промолвил:

   — Это, дед, с какой стороны подходить, коли с живота, может, ты и прав. А я вот жизнью своей счастлив, людям добро несу. Бедный аль богатый что подаст за мой труд, и ладно. Всё едино нагими родились, обнажёнными и в могилу сойдём...

На пятый день издалека увидел Олекса главы рязанских церквей, стены кремлёвские. Рязань открыла князю Константину Романовичу ворота...

В пути подстерегла Олексу беда. Под Коломной хворь с ним приключилась. Горит гридин огнём, и всё у него плывёт, как в тумане.

В какую-то деревню въехали, Олекса с коня сошёл и, едва несколько шагов сделал, упал. Не слышал, как его в избу втащили, на лавку уложили, и, велев хозяевам выхаживать гридня, товарищи уехали.

Врачевала Олексу старуха, травами всякими поила, даже кровь отворяла, и только на десятый день гридин в себя пришёл. Обрадовалась старуха, а к вечеру вернулись и хозяин с сыном.

   — Ожил? — спросил старик. — Мы, грешным делом, думали, не жилец. Теперь день-два — и на ноги встанешь. Коня твоего сохранили...

Накануне отъезда Олекса сидел за столом. Старики трапезовали, а гридин долго смотрел на хозяйского сына. Был он крупный и сильный, малоразговорчивый и добродушный. Звали отрока Петрухой, и Олекса спросил:

   — Не отправиться ли те, Петруха, со мной на Москву? Князю Даниилу такие воины нужны.

Старик ложку отложил, на гридня из-под густых бровей покосился. Недовольно заметил:

   — Ты, гридин, Петруху не искушай. Он смерд, пахарь, и его дело землю обихаживать. Ты вот от земли отошёл, он уйдёт, другие побегут, а кто хлеб растить станет? А без хлеба, гридин, как жить? Так что у Петрухи судьба ратая.

Накануне отъезда Олекса пробудился затемно. В избе горела лучина и пахло свежеиспечённым хлебом. Этот дурманящий хлебный дух живо напомнил гридню Дарью. С радостью подумал о предстоящей встрече...

Провожали Олексу деревней. Старуха положила в суму хлеба, а когда гридин в стремя ступил, отёрла слезу:

   — Прикипела к те, ровно к сыну.

А старик заметил:

   — Ты, отрок, не обессудь, что Петруху не отпустил, его удел пашню холить...