Даниил Московский

А ещё кормит Плещеево озеро переяславцев сушёными снетками. Со свежими снетками переяславские бабы пекут сочные пироги.

Переяславль всем городам русским город, потому как нет на Руси земли богаче. Здесь поля под рожью и пшеницей, овсом и гречей всем на удивление. Бог наградил переяславцев опольем.

За неделю до Покрова скончался переяславский князь Иван Дмитриевич. Гроб с телом стоял у самого алтаря каменной церкви Спаса, возведённой ещё Юрием Долгоруким. В те леса этот князь велел перенести Переяславль от Плещеева озера и заселил город людом.

Два дня в ожидании приезда князя Даниила провели у гроба переяславские бояре.

Московский князь приехал с сыновьями Юрием и Иваном. Явились Тверской Михаил, Ростовский Константин, Ярославский Фёдор, и только не было великого князя Владимирского.

В церкви у гроба Ивана Дмитриевича епископ объявил волю покойного — переяславская земля отныне едина с княжеством Московским...

Разъезжались князья с похорон недовольные, косились на князя Даниила. Каждый мыслил прирезать от Переяславского княжества кусок к своему уделу, ан Москве всё досталось.

Провожая Михаила Ярославича, Даниил спросил:

   — Князь Михайло, ведь ты не запамятовал наказ Ивана Дмитриевича, так ужли и ты зло на меня поимел?

Тверской князь бороду огладил, ответил миролюбиво:

   — Помню, Даниил Александрович, но, вишь, Фёдор и Константин обиду затаили — не попрощавшись, Переяславль покинули. Чует моё сердце, вместе с великим князем Владимирским пойдут на Переяславль.

   — В силе уговор наш, князь Михайло?

   — Ряду не порушим, Даниил. Дружины тверская и московская, а отныне и переяславская противостоят великому князю Андрею, коли чего.

   — Спасибо, князь Михаил, успокоил ты Меня, врозь мы Андрею не устоим, подомнёт он нас поодиночке. Слышал, воротился он от хана несолоно хлебавши. А без татар великий князь — волк беззубый.

   — То так, Даниил, да не совсем. Он ведь и подручных себе сыщет. Сам зришь кого.

   — И то верно, однако, коли чего, обнажим сабли.

На том и разъехались.

На удивление прохладно встретила Дарья Олексу. Почему? И сама не поняла. А ведь как мечтала и ласку ему выказать, и угостить знатно. Ещё собиралась назвать Олексу мужем...

Гридин даже решил, что не мил он Дарье. Ел нехотя, разговор не вязался. А когда стал прощаться, Дарья даже не проводила к калитке.

Закрылась дверь за Олексой, а Дарья ойкнула, на лавку опустилась и, положив голову на столешницу, запричитала вполголоса:

   — Натворила ты, Дарья, бед, потеряла головушку. Оттолкнула судьбу свою, любимого. Ну как не придёт он к те боле, забудет?..

А Олекса дорогой гадал, сожалеючи: чем же не угодил он Дарье? И решил — завтра пойдёт он к ней, спросит...

Но наутро, едва заря зардела, растолкал Олексу боярин Стодол. Вскочил гридин, спросонья не сообразит. А боярин ему наказ даёт:

   — Немедля поскачешь в Тверь, к князю Михайле Ярославичу, с грамотой от князя Московского.

Олекса наспех перехватил хлеба с куском варёного мяса вепря, коня оседлал, из Кремля выехал. И такое у него желание было хоть на минутку к Дарье завернуть, но пересилил себя, взял на Тверскую дорогу. Мысленно прикинул: коли удача будет, в неделю туда-сюда обернётся, тогда и Дарью повидает...

Малоезженная, поросшая блёклой, высохшей травой дорога брала на северо-запад. По сторонам часто виднелись латки золотистого жнивья, иногда близко от дороги встречались избы смердов с постройками и копёнками свежего сена, огородами, обнесёнными жердями от дикого зверя.

Деревеньки в три-четыре избы. И повсюду стоял стук цепов. То на плотно убитых токах, под крытыми навесами, смерды обмолачивали снопы пшеницы.

Когда Олекса с гусляром бродили по миру и ночевали в деревнях, во время обмолота дед брал в руки цеп и вместе с мужиками отбивал колосья, а Олекса с бабами и ребятнёй подносили снопы, на ветру провеивали зерно, и мучная пыль висела над током.

Отдыхал гридин в деревеньке, в самом верховье Клязьмы-реки. Деревенька совсем малая, двудворка. В одной избе старик со старухой и молодайкой с тремя детишками жили, в другой — мужик лет за тридцать с женой и отроковицами-погодками, девками горластыми, драчливыми.

Старуха угостила гридня хлебом из муки свежего помола, холодным молоком и мёдом, добытым, как поведала хозяйка, в ближних лесных бортах.

Влез Олекса на сеновал, пахло душисто сушёным разнотравьем, весенним цветеньем, будто и не зима на носу. Спал как убитый, ночь мгновеньем пролетела. Пробудился гридин от гомона — то хозяева уже суетились на току. А когда Олекса выехал из деревеньки, его далеко сопровождал перестук цепов.

К обеду Олекса сделал привал на берегу озера, поросшего камышом и кугой. Два паренька варили на костре раков, зазвали гридня:

   — Поди к нам, воин, раков поешь.

Один из парней слил из казана воду, высыпал на траву красных, дымящихся паром раков, промолвил:

   — Раков тут, в камышах, тьма.

   — Поедим, наловим домой, — добавил второй.

   — Изба-то где? — спросил Олекса.

   — Вон, вишь поворот, там деревня наша.

   — В обмолот — и за раками?

   — Управились. Хлеб ноне у нас скудный.

Олекса поел, поблагодарил мальчишек, вскочил в седло. Конь с места взял в рысь.