Даниил Андреев

Даниил, размышлявший об иных небесах, где самолеты не летают, писал брату о воображаемых прогулках по Парижу, попасть куда, как он пять лет тому назад надеялся, ему не было суждено: «Сейчас, наверно, у вас прекрасная осенняя погода, и вы иногда ходите гулять в Bois dе Меudon. Ты, наверно, удивишься, откуда я могу знать такие подробности. А вот откуда. Я недавно рассматривал атлас Маркса; там есть карта парижских окрестностей; я нашел Сlamart и выяснил, что в двух шагах от вас находится большой парк, и вряд ли вы никогда не пользуетесь его близостью. Знаю и кое-что другое, например, что в Париже вы ездите на трамвае через porte Montrong. Интересно, какой № трамвая?»²¹⁶

Государство следило за гражданами. 27 декабря 1932 года ввели отмененные революцией паспорта. Правда, крестьянам их не выдали. А выдавая москвичам, решали, кого оставить в столице, а кого выселить. Коснулось это и дома в Малом Левшинском. Только что, в мае, вышедшая замуж за соседа Добровых Анна Сергеевна Ламакина вспоминала: «Рядом с нашей комнатой жили Шахмановы – Яков Николаевич и его жена Вера Александровна. Это были добрые хорошие люди, но глубоко несчастные. Вера Алекс<андровна> была тяжело больна. Яков Ник<олаевич> работал и нес всю тяжесть забот о своей семье. Однажды, придя домой, я застала эту семью в ужасном положении. В то время в Москве проходила паспортизация, и большое количество людей лишилось московского паспорта и подлежало выселению. Такая участь постигла и их. Какую глубокую веру, какое терпение и покорность показали эти люди во время тяжелого испытания. Старый Яков Ник<олаевич> с совершенно больной женой должны были выехать из Москвы куда-то…»

Возможно, именно Шахманов, умерший в Малом Ярославце, и есть тот «член комиссии по исследованию царских усыпальниц» в Петропавловской крепости, который поведал Андрееву о том, что гроб Александра I оказался пустым, о чем рассказано в «Розе Мира». Вдова поэта передавала с его слов, что очевидцем вскрытия императорской гробницы был сосед Добровых, что фамилия его начиналась на Ш.

10. Письма 1933 года

Следующий год принес худые вести из Трубчевска. Туда дошел голодомор. Весной пришла большая вода, летом зарядили дожди. «Что посеяли – всё отмякло», – говорили деревенские, голодавшие и умиравшие. «В Трубчевск мне в этом году уехать, видимо, не удастся, – писал он в апреле Рейнфельд. – Оттуда приходят ужасающие письма, там жестокий голод. Семья из 5 человек живет на 100 р. в месяц, в то время как хлеб стоит 120 р. пуд. Люди не видят всю зиму не только хлеба, но даже картошки. В день варится 5 бураков (по бураку на каждого) – и это всё. А ведь там дети! Удалось тут организовать регулярную отправку посылок, но это, конечно, кустарщина, да и не знаю, долго ли мне удастся продолжать в том же духе…»²¹⁷ Посылки посылал голодающим не только он. Той же весной в доме Киселевых на Зубовском бульваре, куда изредка заходил Даниил, на обеденном столе раскладывалась груда мешочков, пакетов, кульков, а на стульях стояли ящики для посылок. «Мелитина Григорьевна (мать), Зоя и Катя деловито упаковывают продукты – отправляют одиннадцать посылок на Украину»²¹⁸. А газеты в эти апрельские дни, когда он беспокоился о трубчевских друзьях, восхищались подвигом летчиков, спасших челюскинцев. О голоде помалкивали.

Семье Левенков приходилось туго. Старшие дети жили самостоятельно, но младшие еще ходили в школу, а главному кормильцу, Протасию Пантелеевичу, было уже под шестьдесят. В трудах и заботах, он держался бодро, приговаривал: «Когда тебя припечет, тогда вволю нафилософствуешься». Философствовать приходилось частенько. Зарабатывал он после революции не только преподаванием, но и тем, что писал портреты вождей: спрос на них возрастал, некоторые лица менялись – Троцкого и Бухарина сменили Молотов и Каганович. Как-то получил за очередной ленинский портрет фунт пшена и две иссохших тарани, в голодное время это считалось заработком.

Даниил не смог поехать не только в Трубчевск, но и в Ленинград. Евгении Рейнфельд он доверительно писал:

«Вот опять идет весна, и опять дух непокоя заставляет по ночам путешествовать… по атласу, – за невозможностью лучшего. Целыми часами сижу над картами Индии, Индокитая, Малайского архипелага. Кстати, Женя, почему мы, русские, создавшие такой великолепный язык, так осрамились с названиями и именами? Посмотрите на Запад: Нюрнберг… Равенна… Рио-Жанейро… Руан… – Оглянешься на Восток: Гвалиор… Рангун… Айрэнг-Даланг, Бенарес… А у нас: Рыльск! Скотопригоньевск! Вокса!! Икша!!! В чем же дело?! Из каждого названия глядит хулигански ухмыляющаяся, хамская рожа. Или я необъективен и слишком уж поддался отвращению, которое так долго росло и так заботливо вскармливалось прелестями окружающей обстановки?