Даниил Андреев

Кто-то из спутников Даниила, Коваленские или Беклемишевы, летом 1930-го в Трубчевске жили в доме учительницы, бывшей начальницы женской гимназии Зинаиды Иоасафовны Спасской, ставшей и его знакомой. Тишина городка, по которому катили, стуча и скрипя, телеги только в базарные дни, несуетливость будней помогали, насколько возможно, не замечать назойливую злободневность. Всем им необходимы были эти побеги из столицы. Но старшие спутники Андреева в леса и просторы с ним не уходили, довольствуясь садовыми чаепитиями и прогулками к Десне.

Иногда он навещал Ульященко. Поздоровавшись с хозяйкой, Ольгой Викторовной, смущающейся дочерью – пятнадцатилетней Любой, Андреев проходил в кабинет Евлампия Николаевича. Земский доктор не мог не напоминать ему Филиппа Александровича – та же внимательность, та же самоотверженность. Он любил общаться с людьми старше его, с ними находил больше общего. Этим летом у Евлампия Николаевича родился внук – Владимир, и Даниила пригласили в крестные отцы.

Заходил он и в музей, к энергичному директору. По слухам, через несколько лет после освобождения из лагеря Гоголев стал невозвращенцем. Как он попал за рубеж, когда – неизвестно, но, по тем же непроверенным слухам, он оказался во Франции, где уже после войны встречался с Вадимом Андреевым.

Этим же летом, возможно, и случился недолгий таинственный роман Даниила Андреева и Евгении Левенок. О нем спросить некого, остались только стихи, дошли невнятные слухи.

27 декабря того же 1932 года Малахиева-Мирович записала: «Женится один из моих молодых друзей – внучатое поколение – Даниил Андреев». Желая лучшего, она предостерегла его. «Я вмешалась в письме, очень резком и очень лирическом, в жизнь дорогого мне Даниила. Он был и продолжает быть на рубеже возможного брака с девушкой жуткой наружности, таких же манер, провинциалкой, неразвитой, больной. Года на три старше его (на самом деле на семь. – Б. Р.). И все это не было бы преградой, если бы с его стороны было настоящее чувство. Он сам усомнился в его настоящести, пришел в крайне угнетенное состояние, растерялся. В день приезда “невесты” у него был глубоко несчастный вид. Все домашние были почти потрясены впечатлением от будущей родственницы. Все говорим, что необходимо помочь ему выйти из тупика, удержать от непоправимого шага. После общих охов, ахов и совещаний я решилась (не могла удержаться) написать о том, как отразилась во мне (да и во всех нас) “невеста” и как пугает и огорчает предстоящий брак. В результате он обиделся на меня – стал на защиту NN (“она честный, мужественный, критичный, тонкий и гордый человек”). Все это, кроме тонкости, я допускала и тогда, когда писала свое несчастное письмо».

Варвара Григорьевна долго терзалась этим письмом, действительно лишним: «Закрыла непроницаемым экраном глаза сердца от лика и судьбы девушки, очень несчастной, очень некрасивой и трагически вплетшейся в жизнь Даниила (как его невеста). Я думала только о нем, о его ошибке и смятости его душевного расцвета в случае решения на этот брак. Теперь мучает совесть».

В феврале сюжет отчасти завершился: «Мы обменялись с Даниилом письмами по поводу его “невесты” (она пока еще в кавычках невеста). Он простил резкость – и, как теперь оказалось, неуместность моего вмешательства в этот шаг его пути. Понял и поверил, что мной руководила любовь, бережность, страх за его будущее, чутье правды его пути, а не деспотическая воля бабушки, желающей, чтобы внук плясал по ее дудке. Вернулась наша дружественная близость. Я могу, как раньше, подолгу сидеть с книгой или с работой в его комнате, где он корпит теперь над диаграммами»²¹¹.

Могла ли этой невестой быть Евгения Левенок? Может быть. Как они расстались, неизвестно. Когда Евгению после войны арестовали и она в 1946 году оказалась в московской пересылке, он приходил к ней с передачей.

9. Дневник поэта

Осенью 1932 года он писал Вадиму: «Дорогой брат, не буду даже пытаться подыскать себе оправдание: мое молчание (само по себе) – самое очевидное и непростительное свинство. Но папа однажды весьма остроумно заметил, что для писателя писать письма то же, что для почтальона – гулять для моциона. А я в эти месяцы носился, как ладья по морю поэзии, и пристать к “берегу” обстоятельных и трезвых писем было для меня почти невозможно».