Даниил Андреев

Он считает себя учеником школы Пастернака, но надо отдать ему честь, отнюдь не Пастернак. Кстати: твоей любви к Пастернаку не разделяю. Мне в оба уха напели, что это гениальный поэт, – но я, как ни бился, сумел отыскать в его книгах всего лишь несколько неплохих строф. Вероятно, я его просто не понимаю. Но мне претит это косноязычие, возводимое в принцип. Он неуклюж и немилосердно режет ухо. Но талантлив – несомненно, и жаль, что заживо укладывает себя в гроб всяческих конструкций».

Пишет он брату и о других новинках:

«Кроме Сельвинского еще рекомендую: Чапыгина, роман “Разин Степан” – первый роман о России, заслуживающий названия “исторического”; Тынянов, “Смерть Вазир-Мухтара” – блестящий роман о Грибоедове и – “Кюхля” о Кюхельбекере. Писатель очень культурный, что ставит его выше огромного большинства наших литераторов, которые, не в обиду им будет сказано, при всей своей революционности, обладают, однако, куриным кругозором. Даже Шолохов – несомненный талант (читал его “Тихий Дон”?), но ведь интеллектуально это ребенок.

В последнее время у нас наблюдается острый интерес к Хлебникову. Появилось наконец 1-е собрание его сочинений, и среди поэтов циркулирует слух, что это – гений, которого в свое время проглядели. Не думаю, конечно, что гений, но черты гениальности – есть».

В том же письме он делится с братом литературными интересами и предпочтениями:

«…нельзя ли достать у вас там Вячеслава Иванова что бы то ни было (если нет какого-нибудь собрания сочинений)? Здесь он стал величайшей редкостью и стоит бешеных денег. Если б тебе удалось его добыть – очень прошу, пришли: это один из моих любимейших поэтов, и я по-настоящему страдаю, не имея его постоянно под рукой.

Мандельштама я знаю скверно – его тоже очень трудно достать – как и Ин<нокентия> Анненского, которого я безрезультатно ищу вот уже 1½ года. Вообще же, если хочешь знать наконец определенно, то ставлю точку над i: учителя мои и старинная и нержавеющая любовь – символисты, в первую голову – Блок…»¹⁸⁹

Солнцеворот – 25 декабря, в этот день солнце поворачивает на лето, зима на мороз. В названии поэмы символика времени: солнце, как Божий лик, говорит, что мистическое время уже поворотило «на лето», а историческое, зимнее время явно поворачивает «на мороз». Не зная поэмы, подобный сюжет можно только предполагать. Но, прослеживая постепенно складывающийся в миропонимании Даниила Андреева образ исторического времени, видевшего в нем то вихревые движения, то смену красных и синих эпох, почти с физическим ощущением мистериальности событий, можно думать, что похожая мысль присутствовала и в «Солнцевороте».

Часть четвертая Трубчевская Индия. 1930–1934

1. Первое лето в Трубчевске

В начале августа 1930 года Даниил Андреев, Коваленские и Беклемишева с сыном, только что окончившим физико-математический факультет Московского университета (шестой спутник нам неизвестен), отправились в Трубчевск.

Юрий Беклемишев в письме другу с бодрым юмором так описал дорогу:

«…в 20 ч. 10’ я отбыл с Брянского вокзала… Когда на другой день я прибыл на станцию Суземка, то оказалось, что поезд опоздал на три часа и что поезд, идущий в Бобруйск, ушел. Следующий будет завтра. Катастрофа. Однако тут все могло бы кончиться более или менее благополучно, не будь со мной мамаши и ее чемоданов (впоследствии я подсчитал, что их было 6 штук, не считая мелких вещей). Моя мамаша, конечно, спаниковала, и вот через полчаса мы в компании четырех других товарищей по несчастью на паре колхозных суземских лошадей тронулись в Бобруйск (Суземки – Трубчевск, 50 верст по песку!). Мамашины чемоданы угрожающе грохотали за нашими спинами, связанные в какую-то фантастическую пирамиду предприимчивыми колхозниками. Встречные аборигены с удивлением и испугом смотрели на странное сооружение, медленно движущееся по песчаной дороге среди дремучих брянских лесов. Примерно каждые три версты происходили аварии, и мы ремонтировали наше сооружение. Всю дорогу нас сопровождали тучи слепней и комаров. Заночевать пришлось в пути, не доезжая 15 верст до Трубчевска, потому что лошади явно собрались подыхать. Ночевали на каком-то старом сене, съедаемые комарами. Всю дорогу у меня болел зуб. Однако, несмотря на все, я был тверд, как скала.

На другой день в 12 часов, промокнув под дождем, мы торжественно въехали в Бобруйск. Это удовольствие стоило нам 10 рублей, не считая, конечно, ж. д. билетов. Устроились хорошо.

Трубчевск один из самых старых русских городов. Он упоминается еще в “Слове о полку Игореве”. Здесь масса исторических древностей. В местном музее я видел откопанные черепа финских племен и гуннов с очень покатыми лбами, а также монеты арабов и Римской империи, неизвестно как попавших в трубчевские пески.

Здесь довольно хорошая компания молодежи, в которой я и вращаюсь»¹⁹⁰.