Даниил Андреев

Вадим Сафонов, услышав (от сына Туган-Барановского), что старый друг арестован, заглянул с женой в Малый Левшинский узнать подробности. Он не догадывался, что и его имя мелькнет в лубянских протоколах. Открывший дверь Александр Викторович, хмуро стоя на лестнице, в дом не пригласил: «Если войдете, и вас могут арестовать». Звонили, приходили еще несколько друзей Андреевых. Всем он отвечал одинаково сухо, без объяснений. Проницательный скептик еще надеялся, что обойдется.

Ламакина, единственная в мертвенно молчавшей коммуналке не побоявшаяся выйти попрощаться с арестованной Андреевой, вспоминала: «Помню, как мне приснился сон: как будто стоит в дверях Елизавета Михайловна Доброва и, укутавшись в черный платок, плачет. Я спрашиваю ее – о чем она плачет? Она мне отвечает – я плачу о своих, что с ними будет?

Действительно, события потом были ужасны. Арестовали и разослали всех членов семьи Добровых. При аресте Александры Филипповны забивали дверь большой добровской комнаты гвоздями. Забивали топором, мучительно долго. Невольно представлялся гроб… Все мы, старые жильцы квартиры, вышли в коридор. Александра Филипповна с горящими глазами, прощаясь с нами, издали крикнула: “Прощайте, не поминайте меня лихом”. Больше мы ее не видели, она умерла в лагере»⁴⁵³.

Коваленских забрали 1 октября. Уже после их ареста постановлением президиума Союза советских писателей от 24 октября 1947 года Коваленского приняли в члены союза. Многолетние попытки обрести статус советского писателя увенчались успехом. Но об этом он узнал через девять лет, выйдя из лагеря.

Александра Доброва и его жену взяли через месяц после сестры с мужем. Позже арестовали Желобовских, у которых обнаружились рукописи Коваленского, этого оказалось достаточно. Аресты шли по кругу.

«Мне прочитали список людей, которые предположительно будут арестованы за связь с нами, – рассказывала Андреева. – В нем числилась, например, женщина, которая иногда приходила к нам помочь по хозяйству. Там был сапожник, которому я что-то отдавала чинить. Наконец, няня Даниила. <…> В ту пору ей было лет шестьдесят. Список оказался огромным. В нем значился буквально каждый, кто в наш дом входил и кто нам звонил»⁴⁵⁴.

На Лубянке оказался биолог Дмитрий Ромашов. Одноклассник Ивашева-Мусатова, его знакомый с дошкольных лет, он, видимо, знал и Андреева. Как пишет в воспоминаниях Наум Коржавин, поначалу сидевший в одной камере с Ромашовым, тот сел «за слушание в чьем-то доме “террористической” повести Даниила Андреева»⁴⁵⁵. Генетика Ромашова могли привлечь и по иной статье, но ясно, что сети следствие раскинуло широко.

Кого-то вызывали на допросы и отпускали. Ольгу Александровну Веселовскую допрашивали пять часов, интересуясь близким окружением не только Андреева, но и Фаворского. Через несколько дней у нее случился инфаркт.

Кому-то везло. Когда долго не получавший от Андреева ответа Хорьков, его фронтовой товарищ, зашел в Малый Левшинский и спросил Даниила Леонидовича, открывший дверь мужчина, испуганно оглядываясь, зашептал: «Уходите! Такого не знаю!» Потом так же шепотом сообщил, что его вместе с женой арестовали, и повторил: «Уходите!»

6. Допросы

В спецсообщении Сталину, отправленном 17 июля 1947 года, когда следствие по террористическому делу набирало ход, Абакумов подробно докладывал о том, как в МГБ ведутся допросы:

«4. При допросе арестованного следователь стремится добиться получения от него правдивых и откровенных показаний, имея в виду не только установление вины самого арестованного, но и разоблачение всех его преступных связей, а также лиц, направлявших его преступную деятельность и их вражеские замыслы.

С этой целью следователь на первых допросах предлагает арестованному рассказать откровенно о всех совершенных преступлениях против советской власти и выдать все свои преступные связи, не предъявляя в течение некоторого времени, определяемого интересами следствия, имеющихся против него уликовых материалов.

При этом следователь изучает характер арестованного, стараясь:

в одном случае, расположить его к себе облегчением режима содержания в тюрьме; <…>

в другом случае – усилить нажим на арестованного; <…>

в третьем случае – применить метод убеждения, с использованием религиозных убеждений арестованного, семейных и личных привязанностей, самолюбия, тщеславия и т. д.

Когда арестованный не дает откровенных показаний <…> следователь, в целях нажима на арестованного, использует имеющиеся в распоряжении органов МГБ компрометирующие данные из прошлой жизни и деятельности арестованного. <…>

Иногда, для того, чтобы перехитрить арестованного и создать у него впечатление, что органам МГБ все известно о нем, следователь напоминает арестованному отдельные интимные подробности из его личной жизни, пороки, которые он скрывает <…> и др.

5. Уликовые данные, которыми располагает следствие, как правило, вводятся в допрос постепенно, с тем, чтобы не дать возможности арестованному узнать степень осведомленности органов МГБ о его преступной деятельности. <…>