Даниил Андреев

Арестовывать названных не торопились. Тем более что на Лубянке, усмехаясь, приговаривали: «Ваши эти переулочки арбатские, да их можно брать прямо подряд, целыми домами…» На подозреваемых собирали материал, не выпускали из виду. Кому-то везло. «Уцелели мои родители, которые не читали и не знали произведений Даниила, уцелела и Галя Русакова, очень близкий и любимый Даниилом человек, хотя она роман читала. При этом были арестованы люди, имевшие к нам совершенно косвенное отношение», – поражалась логике следователей Алла Александровна. Повезло Тарасовым, знавшим о «Странниках ночи», читавшим главы. Но из-за болезней и рождения дочери они больше года не бывали в Малом Левшинском. И Андреевы не появлялись у них с лета 1946 года.

В мае, прежде чем начались аресты, следователи составили «Схему антисоветских связей Андреева Д. Л. и Андреевой А. А.». В схеме тридцать шесть фамилий. Значатся в ней и Русакова с мужем, и 73-летняя мать Ивашева-Мусатова, и пожилые матери Арманд и сестер Усовых, и старуха Малахиева-Мирович, и отец с сыном Бружес, и даже Стефанович. Есть в схеме еще несколько человек, которых не тронули: художница Елена Саввишна Волынец, семейство Соколовых, Тарасов с Миндовской… Не все годились в члены террористической группы. Что за террористическая группа, состоящая из близких родственников и старух? Андрееву и в голову не могло прийти, что называемые им люди – тихие и интеллигентные – окажутся обвиняемыми в государственных преступлениях.

Первым 16 июня в Курске арестовали Алексея Павловича Шелякина. Ушедший на войну 22 июня 1941-го, он после демобилизации работал там главным архитектором. Крамола обнаружилась в его письмах школьному другу. Он любил литературу, сам пробовал писать. При аресте у него взяли дневники, большую пачку писем Даниила Андреева за многие годы. Как быстро выяснилось, Шелякин слышал чтение романа и крамольную главу о террористах, а значит, годился в соучастники. Кроме того, в его дневниках, писавшихся на Кавказском фронте, нашлись строки, способствующие получению 25-летнего срока.

В августе арестовали Татьяну Усову. В начале ночи в квартирку на улице Станиславского пришли двое в форме, один в штатском. Татьяна Владимировна жила на даче, в доме оказались сестра с мужем, Василием Васильевичем Налимовым. В июне они вернулись из колымской ссылки, и паспорт у Налимова был «дефектный» – ему не разрешалось жить в Москве. Но, проведя тщательный обыск в бумагах, забрав письма Андреева к Ирине Усовой на Колыму и фотографии, лубянский наряд отбыл. На паспорт Налимова пришедшие внимания не обратили.

Татьяну Усову привезли на допрос вместе с изъятыми у нее рукописями. Допрашивали пять часов, провели очную ставку. И пока отпустили. Она передала сестре запомнившуюся фразу Андреева, брошенную следователю: «У меня с вами нет ни одной точки соприкосновения». Он потом сетовал: «…замечательно показала себя Тат<ьяна> Влад<имировна>, но я опростоволосился так, как ни с кем, и теперь, вероятно, она не хочет обо мне знать»⁴⁵¹.

После предательской, как она и ее мать считали, женитьбы Татьяна Даниила не видела, и видеть не желала. Но это ее не спасло. Три года гордых переживаний, встреча в лубянском кабинете и внезапный арест. Арест грозил и сестре, ее пытались вызвать телефонным звонком на допрос, но она – помог опыт мужа – вовремя из Москвы уехала, а разыскивать ее не стали. В доме Усовых осталась Мария Васильевна, добитая несчастьем с любимой дочерью и до конца следствия не дожившая.

24 августа арестовали Ивашева-Мусатова и Василенко. Ивашева-Мусатова взяли дома, в комнатке на Никитском, Василенко – в поезде, когда тот возвращался из командировки в Баку. Он рассказывал о роковом дне и следствии:

«Попутчиком моим был какой-то мрачный тип, не вымолвивший за всю дорогу ни единого слова. И вот когда мы уже подъезжали к Подольску и я стоял, как и все, в коридоре у окна, глядя на только что взошедшее солнце, которое сияло над Окой, рядом со мной встал мой мрачный попутчик.

Поезд остановился в Подольске. И тут же попутчик исчез, когда ко мне подошли двое и потребовали паспорт. Я протянул паспорт, они взглянули на него и сказали: “Вы арестованы”. Моментально весь коридор опустел. <…>

На Курском вокзале меня вывели через калитку, которую я вижу и сейчас, когда еду на юг, и с нее началась моя новая жизнь. Меня вывели, посадили в такой большой автомобиль. Я поставил на колени мой чемоданчик и две чарджуйские дыни, которые вез из Баку. Дыни были пахучие. И я помню, как принюхивались к их сладкому запаху мои конвоиры.

Тронулись. И я услышал: “При любой попытке к бегству будем стрелять…” <…>

И вот два вертухая ввели меня с руками назад в огромную комнату, где за длинным столом сидели человек двадцать пять в военной форме. Горели яркие канделябры. В торце стола сидел военный высокого роста, с характерным худым лицом. Позже я узнал, что это был Леонов, начальник отдела по особо важным политическим преступлениям. <…>