Даниэль Деронда

План возвращения в Оффендин был исполнен. Поселившись в прежнем доме, Гвендолин хранила удивительное для матушки спокойствие и находилась в меланхолическом настроении, отказавшись от самолюбивых стремлений и приняв красоту и добро простой жизни как неожиданный дар. Разве тот, кто еще недавно погибал в темной яме, способен жаловаться на свежий воздух и свет солнца? Можно примириться с любыми трудностями, если смотреть на жизнь как на избавление от еще более худшего существования. Те, кто обладает глубиной самопознания в духе Гамлета, поймут это чувство. Его испытывала и Гвендолин, снова и снова переживая историю своего падения – от первоначального самодовольства, впервые заставившего отвернуться от голоса совести, до жгучей ненависти, толкающей к преступлению, в то время как сама она молилась и взывала к помощи той совести, которую когда-то отвергла. Она постоянно повторяла слова Деронды, указывавшие на освобождение от худшего зла в себе и придававшие ей силу противостоять отчаянию.

Ничуть не меньше ее поддерживала надежда на скорую встречу. Настоятельная потребность в общении с благородным, великодушным человеком заставляла ее забыть о том, что у Деронды есть своя жизнь. Мы все склонны поддаваться страстному эгоизму воображения, причем не только по отношению к смертным, но и по отношению к Богу. Гвендолин представляла будущее удобным местом, где она сможет постоянно видеть его рядом с собой. Разве он не возник перед ней как наставник и спаситель, которого она сначала восприняла с негодованием, а затем с искренней любовью и глубочайшим доверием? Она не могла представить, что когда-то эта опора разрушится: воображение представляло ее столь же незыблемой, как земная твердь.

Деронда действительно вскоре приехал в Диплоу, так как поместье находилось от города ближе, чем Аббатство. Поначалу он хотел отвезти Майру и Эзру в какой-нибудь спокойный уголок на морском побережье, пока не обустроит дом, куда Майра вошла бы в качестве жены и где они могли бы вместе ухаживать за ее братом. Однако Эзра попросил его не беспокоить, кроме как ради поездки на Восток. Всякое передвижение тяготило его все больше, но о возможности этого путешествия он думал с иллюзорной радостью. Готовясь к свадьбе, запланированной не позднее чем через два месяца, Деронда хотел обстоятельно обсудить с сэром Хьюго состояние своих дел и денежных средств, а потому не считал возможным откладывать поездку в Диплоу. Впрочем, он не забывал и о другой причине – данном Гвендолин обещании. Ощущение блаженства и довольства собственной судьбой странным образом тревожило его сердце. Это может показаться парадоксальным, ибо любящий и любимый человек всегда считается счастливым, а счастье предполагает полное безразличие к чужой печали. Однако человеческий опыт всегда парадоксален, если это понятие означает несоответствие общепринятой философии. Деронда не изменял Майре, а только делал любовь к ней еще более достойной, разделяя это чувство с заботой о другом человеке. Ибо что есть любовь? Прежде всего вместилище бесконечных забот, которые все равно лучше любых благ за пределами этой любви.

Деронда дважды приезжал в Диплоу и дважды встречался с Гвендолин, но ничего не сказал о переменах в своей жизни. Он корил себя за это, однако объяснение, влекущее собой важные последствия, зависит чаще всего от готовности собеседника принять то, о чем мы намерены поведать. Во время первой беседы Гвендолин была настолько поглощена собственными мыслями, переполнена вопросами о том, как устроить жизнь, как стать менее невежественной, как полюбить всех вокруг, избавиться от былого эгоизма, что Деронда не смог заговорить о сугубо личных делах и ранить ее в тот момент, когда она ждала от него помощи на новом пути. Во время второго приезда, когда Деронда твердо решил направить разговор в нужное русло, он нашел Гвендолин в состоянии глубокой депрессии, охваченной страшными воспоминаниями. Она истерически рыдала и твердила, что он будет постоянно ее презирать. Деронде удалось найти слова успокоения и ободрения, однако, когда Гвендолин ожила и с трогательным детским интересом взглянула на него мокрыми от слез глазами, возложить на ее плечи груз новых переживаний он не смог.

Время шло, и Деронда понимал, что оттягивать трудное признание нельзя. Надо заметить, что Гвендолин никогда не думала о том, что у него могут быть собственные дела; ей даже не пришло в голову спросить, каким образом он оказался в Генуе. Подобная неосведомленность делала неожиданное признание еще более тяжким ударом. А если бы Деронда возложил эту миссию на других людей, Гвендолин сочла бы, что он обошелся с ней с жестоким безразличием. Ограничиться письмом он также не мог: нежная натура не позволяла, чтобы Гвендолин в одиночестве читала прощальные строки, возможно, находя в словах жестокую радость собственного счастья и безразличие к ее судьбе. Вот почему Даниэль отправился в Диплоу в третий раз, твердо решив объясниться с Гвендолин.