Даниэль Деронда

– Возможно, вас чрезвычайно удивит то обстоятельство, что я лишь недавно узнал, кем были мои родители, – продолжил Деронда.

Гвендолин ничуть не удивилась, а лишь утвердилась в своих предположениях. Деронда не стал медлить.

– Причина нашей встречи в Генуе заключается в том, что я поехал туда ради встречи с матерью. По ее желанию я вырос в полном неведении о своем происхождении. Она рассталась со мной после смерти отца, когда я был еще совсем маленьким. Сейчас матушка серьезно больна, а потому сочла необходимым открыть правду, которую таила лишь потому, что не хотела, чтобы я знал о своем еврейском происхождении. Да, я еврей.

– Еврей! – изумленно воскликнула Гвендолин с видом глубочайшего разочарования, как будто глотнула горького, лишающего ясности мысли снадобья.

Деронда покраснел и замолчал, в то время как она опустила глаза, словно пытаясь на полу найти выход среди множества обрывочных представлений и воспоминаний. Наконец, придя к какому-то решению, она посмотрела на Деронду и спросила:

– Разве это что-то меняет?

– Для меня изменилось очень многое, – убежденно ответил Деронда, однако не смог продолжить с той же уверенностью: его поразила пропасть, открывшаяся между ним и Гвендолин. Они будто говорили на разных языках.

Гвендолин снова задумалась и с глубоким чувством заключила:

– Надеюсь, вам не о чем сожалеть. Вы точно такой же, каким были до того, как стали евреем.

Она хотела заверить, что внешние обстоятельства не могли изменить ни ее отношение к нему, ни его влияние.

– Это открытие вовсе не доставило неприятных переживаний, – пояснил он. – Дело в том, что я уже был готов к познанию истины и очень обрадовался. Подготовила меня к этому близкая дружба с выдающимся иудеем, чьи прозрения оказались настолько значительными, что я решил посвятить лучшую часть своей жизни их воплощению.

Гвендолин снова ощутила потрясение и разочарование, однако теперь к этим чувствам присоединилась тревога. Она взглянула на него, по-детски приоткрыв рот, и поняла, что не в состоянии в полной мере постичь силу и глубину его ума.

– В скором времени мне придется на несколько лет уехать из Англии. Определенные цели требуют отправиться на Восток.

Это заявление прозвучало понятнее, но оттого показалось еще более тревожным. У Гвендолин задрожали губы.

– Вы вернетесь? – спросила она, глотая слезы.

Деронда не смог усидеть на месте. Он встал и отошел к камину. Гвендолин вытерла глаза и повернулась к нему в ожидании ответа.

– Если останусь в живых, – произнес Деронда. – Когда-нибудь.

Оба погрузились в молчание: он не мог решиться произнести ни слова; она явно обдумывала то, что собиралась сказать.

– Что вы собираетесь делать? – наконец очень осторожно спросила Гвендолин. – Смогу ли я понять ваши идеи, или слишком невежественна для этого?

– Я собираюсь на Восток, чтобы лучше узнать жизнь своего народа в различных странах, – мягко ответил Деронда, стараясь не касаться истинной причины их расставания. – Охватившая меня идея заключается в политическом возрождении моего народа, в объединении его в нацию, в создании национального центра – такого, какой есть у англичан, хотя они тоже рассеяны по всему миру. Эту задачу я воспринимаю как священный долг и готов немедленно взяться за ее решение. Самое меньшее, что можно сделать, это пробудить другие умы – точно так же, как пробудился мой собственный.

Снова наступило долгое молчание. Мир вокруг бедной Гвендолин расширился, а она осталась в центре одинокой и беспомощной. Мысль, что рано или поздно Деронда может вернуться, померкла перед туманными видениями непостижимых целей, среди которых она чувствовала себя жалкой песчинкой. Для многих душ наступает ужасный момент, когда судьбы человечества, прежде существовавшие лишь в газетах, внезапно врываются в их жизнь подобно землетрясению. Поступь вражеской армии или жестокость гражданской войны… Седые отцы отправляются искать тела еще недавно цветущих сыновей, а девушки забывают о тщеславии, готовя корпию и бинты, чтобы перевязать раны женихов. А потом выясняется, что еще недавно служившая объектом поклонения и отрицания Невидимая Сила стала видимой и, по выражению иудейского поэта, превратила пламя в свою колесницу, чтобы промчаться на крыльях ветра. Под ее огненными колесами дымятся горы и содрогаются равнины, благородные помыслы рассыпаются под натиском безжалостной силы, страдальцы терпят лишения и умирают, так и не дождавшись ангела с венцом и пальмовой ветвью в руках. А затем душа проходит проверку на покорность Высшей Силе и даже легкомыслие видит, как из сцен человеческой борьбы поднимается жизнь с величественным лицом долга, а религия предстает вооруженной чем-то более значительным, чем личное утешение.