Даниэль Деронда

Подобное в этот момент почувствовала и Гвендолин: она впервые ощутила присутствие огромной таинственной силы, впервые утратила власть в собственном узком мирке. Переживания, испытанные за последнее время, не лишили Гвендолин почти врожденной, безоговорочной уверенности в том, что все вокруг существует специально для нее. Именно поэтому в отношениях с Дерондой она не испытывала ревности: Гвендолин просто не могла представить, что он принадлежит кому-то еще, кроме нее. Однако в эту минуту она испытала потрясение более глубокое, чем ревность, – нечто таинственное и неясно пугающее, сразу оттолкнувшее ее на задний план и в то же время возбудившее в ней сознание собственного ничтожества.

Деронда стоял неподвижно, мысленно благодаря судьбу за паузу перед самой трудной частью признания, а Гвендолин сидела словно статуя, со скрещенными на коленях руками и устремленным в пространство взглядом. Наконец она посмотрела на Деронду и дрожащим голосом спросила:

– Это все, что вы можете мне сказать?

Вопрос подействовал подобно уколу копья.

– Иудей, о котором я только что упомянул, – заговорил он неуверенно, – выдающийся человек, перевернувший мое сознание, возможно, не остался для вас совершенно неизвестным. Это брат той самой мисс Лапидот, чье пение вы не раз слышали.

Мощная волна воспоминаний захлестнула Гвендолин, оставив на лице и шее предательский, болезненно-яркий румянец. Перед глазами вновь возникла та утренняя сцена, когда она явилась к Майре, услышала доносившийся из соседней комнаты голос Деронды, получила объяснение, что он занимается с братом, но оставила это объяснение без внимания.

– Он тяжело болен, почти при смерти, – нервно продолжил Деронда и внезапно умолк, почувствовав, что необходимо подождать. Поймет ли она все остальное?

– Мисс Лапидот сказала вам, что я к ней приходила? – быстро спросила Гвендолин.

– Нет, – ответил Деронда. – Не понимаю, о чем вы.

Она отвернулась и снова задумалась. Румянец медленно отступил, сменившись прежней, почти безжизненной бледностью, в этот миг особенно заметной. Наконец, не поворачиваясь, она спросила тихим, сдержанным голосом, словно думая вслух:

– Но вы не женитесь?

– Напротив, – так же тихо ответил Деронда, – я собираюсь жениться.

Гвендолин задрожала и сдавленным голосом воскликнула:

– Я так и знала, что вы меня бросите! Я жестокая женщина, и вот теперь я покинута!

Деронда ощутил нестерпимую боль. Не в силах совладать с собой, он схватил ее за руки и опустился перед ней на колени.

– Я тоже жесток. Я жесток, – повторил он со стоном, умоляюще глядя на нее снизу вверх.

Его близость и прикосновение руки рассеяли ужасное видение. Словно придя в себя после глубокого обморока, Гвендолин встретила его печальный взгляд и разрыдалась. Деронда, не выпуская ее ладоней, бережно промокнул ей глаза платком. Гвендолин сидела неподвижно, как послушный ребенок, пытаясь что-то сказать между судорожными всхлипами. Наконец ей удалось пролепетать:

– Я уже говорила… говорила… хорошо, что я вас узнала.

Глаза Деронды тоже наполнились слезами. Гвендолин высвободила одну руку и в свою очередь вытерла их платком.

– Мы расстаемся не совсем, – заверил он ее. – Я готов вам писать при каждой возможности. А вы будете мне отвечать?

– Постараюсь, – прошептала она.

– Я буду разговаривать с вами больше, чем прежде, – с нежной настойчивостью продолжил Деронда, выпуская безжизненные ладони и поднимаясь с колен. – Если бы мы виделись чаще, то острее чувствовали бы различия и постепенно отдалялись друг от друга. Наверное, это последняя наша встреча, но мысленно мы станем ближе.

Гвендолин промолчала, но машинально тоже встала, чувствуя, что спустя миг он уйдет: удержать его невозможно.

Деронда не находил слов. Он знал, что расставание пройдет без объяснений, однако не мог сделать шаг к двери. Наконец Гвендолин посмотрела на него, и он протянул ей руку. Она сжала ее и сказала то, о чем думала:

– Вы были очень добры ко мне. Я этого не заслужила. Я постараюсь… постараюсь жить. Я буду думать о вас. Разве я совершила что-то доброе? Нет, только причинила зло. Я не хочу причинять вам зло. Для меня будет лучше…

Закончить фразу она не смогла: помешали не рыдания, а внезапная дрожь. Груз честности оказался слишком тяжелым.

Гвендолин поцеловала его в щеку, и он точно так же поцеловал ее. Держась за руки, пару мгновений они смотрели друг на друга, потом Деронда развернулся и вышел.

Спустя некоторое время в комнату заглянула миссис Дэвилоу и нашла дочь неподвижно сидящей в кресле.

– Гвендолин, дорогая, ты кажешься совсем больной, – проговорила матушка, склонившись над ней и тронув холодные руки.

– Да, мама. Но не бойся, со мной ничего не случится, – ответила Гвендолин и истерически разрыдалась.

Миссис Дэвилоу убедила дочь лечь в постель и села рядом. Весь день и всю ночь Гвендолин то и дело принималась рыдать, однако всякий раз взывала к матери:

– Не бойся. Я буду жить. Я хочу жить.

В конце концов она уснула, а утром, открыв глаза, внимательно посмотрела на мать и произнесла: