Дама с собачкой (The lady with the dog)

Left alone on the platform, and gazing into the dark distance, Gurov listened to the chirrup of the grasshoppers and the hum of the telegraph wires, feeling as though he had only just waked up.	И, оставшись один на платформе и глядя в темную даль, Гуров слушал крик кузнечиков и гудение телеграфных проволок с таким чувством, как будто только что проснулся.
And he thought, musing, that there had been another episode or adventure in his life, and it, too, was at an end, and nothing was left of it but a memory. . . . He was moved, sad, and conscious of a slight remorse. This young woman whom he would never meet again had not been happy with him; he was genuinely warm and affectionate with her, but yet in his manner, his tone, and his caresses there had been a shade of light irony, the coarse condescension of a happy man who was, besides, almost twice her age.	И он думал о том, что вот в его жизни было еще одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось, и осталось теперь воспоминание... Он был растроган, грустен и испытывал легкое раскаяние; ведь эта молодая женщина, с которой он больше уже никогда не увидится, не была с ним счастлива; он был приветлив с ней и сердечен, но всё же в обращении с ней, в его тоне и ласках сквозила тенью легкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины, который к тому же почти вдвое старше ее.
All the time she had called him kind, exceptional, lofty; obviously he had seemed to her different from what he really was, so he had unintentionally deceived her. . . .	Всё время она называла его добрым, необыкновенным, возвышенным; очевидно, он казался ей не тем, чем был на самом деле, значит, невольно обманывал ее...
Here at the station was already a scent of autumn; it was a cold evening.	Здесь на станции уже пахло осенью, вечер был прохладный.
"It's time for me to go north," thought Gurov as he left the platform.	"Пора и мне на север, - думал Гуров, уходя с платформы.
"High time!"	- Пора!"
III	III
At home in Moscow everything was in its winter routine; the stoves were heated, and in the morning it was still dark when the children were having breakfast and getting ready for school, and the nurse would light the lamp for a short time.	Дома в Москве уже всё было по-зимнему, топили печи, и по утрам, когда дети собирались в гимназию и пили чай, было темно, и няня ненадолго зажигала огонь.
The frosts had begun already.	Уже начались морозы.
When the first snow has fallen, on the first day of sledge-driving it is pleasant to see the white earth, the white roofs, to draw soft, delicious breath, and the season brings back the days of one's youth.	Когда идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы.
The old limes and birches, white with hoar-frost, have a good-natured expression; they are nearer to one's heart than cypresses and palms, and near them one doesn't want to be thinking of the sea and the mountains.	У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море.
Gurov was Moscow born; he arrived in Moscow on a fine frosty day, and when he put on his fur coat and warm gloves, and walked along Petrovka, and when on Saturday evening he heard the ringing of the bells, his recent trip and the places he had seen lost all charm for him.	Гуров был москвич, вернулся он в Москву в хороший, морозный день, и когда надел шубу и теплые перчатки и прошелся по Петровке, и когда в субботу вечером услышал звон колоколов, то недавняя поездка и места, в которых он был, утеряли для него всё очарование.