Дальгрен

Малыш, Адам, Жрец, Разор, Накалка, Экзекутор (которого все обычно зовут Два-Икс) и Собор как раз вваливались в дом, и Два-Икс сказал мне, что они совсем запарились, в набеге были со вчерашнего дня. Я сказал, что трое-четверо могут рухнуть на чердачной постели, потому что нам она сейчас не нужна. Накалка, уперевшись в бок кулаком, а другой рукой размахивая (она носит только тонкие цепочки, одни снаружи грудей [соски – будто лужицы пептобисмола на высоких склонах стеатитовых грудей], другие между), рассказала, что они делали в парке: напугали каких-то детей, ненароком, и ввязались в вялую невнятную перепалку с двумя мужиками – возможно, Томом и Мэком. Трое пошли в дальнюю комнату на поиски матрасов.

(Стремление к точности грозит неуклюжестью.) Дабы узнать, кто я такой, пришлось отказаться от имени и кто его знает какой части жизни. Не по выбору. Но считать это выбором, похоже, единственный способ сохранить рассудок… «похоже»? Мне страшно, потому что в этом Городе я не знаю, где я, не знаю, куда можно зайти. (Стремление к формальности грозит напыщенностью.)

Люк в потолке на веранде был открыт. Денни взобрался по лестнице, прибитой к стене; мы с Ланьей (я гадал, кто и зачем открыл люк) следом. Из-под ее пяток высунул голову в свинцовое небо. Ступил на шероховатый рубероид и не понял, как произошел переход от металлического листа в потеках, в трех футах за люком, к мутному шару размером с футбольный стадион, окружившему нас-и-соседние-дома. Хотел было спуститься и залезть заново – на этот раз посмотреть.

Спросил Ланью, не передумала ли: может, все-таки станет скорпионом, а не просто скорпионьей бабой.

– Да ни, – ласково ответила она, – в жизнь, блядь! – А затем: – Нет, серьезно. Я про это еще думала, и я не хочу. Мне нравится приходить в гости и оставаться надолго. Но жить мне нравится с мадам Браун.

Ну, она здесь провела три дня подряд. А вчера Денни шутки ради повесил ей на шею одну из своих цепей, и Ланья не снимала ее, пока не легла. Впрочем, утром, уходя в школу, не надела.

У дальнего края крыши Болид – в чем мать родила, не считая оптической перевязи, – обернулся и улыбнулся в легком смятении.

– Это ты люк открыл? – спросила Ланья.

– Ага. Хотел выйти погулять.

Сообщил нам, что гулять любит голым. В ответ на это необязательное разъяснение Денни разъяснил (необязательно), что в Беллоне, если охота, можно и по улицам разгуливать нагишом.

– …никого не колышет.

Ланья уже стаскивала с себя одежду. Тогда я тоже разделся. Денни сказал:

– Да бля, – и все с себя снял. (Оставил собачий строгий ошейник, петлями намотанный на лодыжку.) Ланья вынула гармонику из рубашки и заиграла эти свои диссонансы. Мы гуляли и разглядывали с крыши, что удавалось, или друг друга, когда на нас не пялились в ответ; перевешивались через край; сидели на мансардных всяких штуках сбоку. Долго.

У Накалки на плече набит голубой скорпион – говорит, набила еще до прихода в Беллону. Она, пожалуй, больше всех в гнезде сама рассказывает о своей прежней жизни (судя по этим рассказам, скучной до зевоты); при этом она страшно тактичная и умудряется быть одной из самых невидимых. Если бы кто писал про гнездо, она, наверно, оказалась бы в числе пятерых-шестерых, которых не упомянут, или ее яркую черту-другую повесили бы для украшения на другого персонажа. Девчонка, вдобавок белая, однако характер у нее – наитипичнейший скорпион, прямо-таки не верится. Я даже и не знаю, верю ли; отсюда эта запись.

Потом Болид надел штаны и цепи…

– Пока, – сказала Ланья.

Болид ухмыльнулся:

– Пока.

…и спустился в люк.