Дальгрен

Вечером вернулся Калифорния. Столкнулся с ним раза три / пять, пока не заметил, – мы были на веранде, – что на цепь светощита он повесил комплектом золотую шестиконечную звезду (с ивритскими буквами) и черную свастику (с серебряной каймой). Джек-Потрошитель, о чем-то разглагольствуя, обозвал было Калифорнию «чокнутой жидовской сволочью…» и тут увидел звезду, гнутый крест. Я расслышал, как тишину прорезал силуэт непроизнесенного оскорбления. А потом Потрошитель заговорил о другом. Калифорния со своего ухода переменился: худые руки сильнее напружинены; костлявые плечи острее выдаются вперед; голубые глаза между длинными прядями стали больше и злее. (Какие странные символы!) Мне кажется, такую же перемену пережил я, раздобыв свою цепь с призмами, зеркалами, линзами… Тактичность Потрошителя меня удивила (он, впрочем, обозвал Калифорнию жидовской сволочью пять минут спустя), но оскорбления, которыми мы тут разбрасываемся с такой якобы легкостью, – фишки в сложной игре, и очко заработал Потрошитель. Штрафы за ошибки порой огромны – вспомним, как вломили Доллару у Калкинза. А награды? В нашем пейзаже они, я подозреваю, не меньше. Я высокопарен или подлинный и необходимый смысл этих оскорблений (отчего они – подлинный и необходимый пласт самобытного языка Беллоны) – напоминать нам, что нередко мы жестче всего подчиняем свои поступки культуре, как раз когда всего острее сознаем свою свободу на поле?

Саламандр взялся настойчиво излагать эту историю. (Я бросил ему цепь, а он поймал и надел на шею, не прервав фразы.) Так что я поманил его за собой и, слушая вполуха, вместе с ним поднялся на крыльцо.

Б-г и Леди Дракон наблюдали сверху. Они тихо и живо переговаривались, пока все гуськом шагали мимо.

Саламандр на ходу попытался было втянуть в анекдот и ее. Может, из-за того, как она скользнула по нему взглядом (или из-за того, что не посмотрела ему в глаза), он прошел мимо, лишь уронив руку ей на плечо, а она кивнула. И вернулась к разговору с Б-г. Что удачно поясняет, почему

* * *

по обугленной траве прихлопнуло разговор. Восхождение по камням среди зеленых кустов вновь его растрясло. Собор сказал Жрецу, что черное каменное строение в дыму – Погодная башня.

Все равно не вижу ни флюгеров, ни антенн, ни анемометров.

Мы вывернули из-за угла – левые ляжки на ходу трутся о камни размером с голову, правые (локти задраны) исцарапаны кустами.

Человек посреди двора склонился над треногой. Когда мы приблизились, он поднял голову: капитан Кэмп.

Который не узнал меня, пока мы не подошли вплотную.

– …Шкет?

– Здрасте, капитан.

Тут он рассмеялся:

– Вы довольно зловеще смотритесь.

И замялся, не зная, подавать ли руку. Проблему решил Ангел, подав руку первым. Они переплели большие пальцы.

– Ангел, – сказал Ангел.

Кулаки, розовый и коричневый, сцепились, сотряслись. Мне показалось, байкерского рукопожатия Кэмп и ожидал; потом он сказал мне, что видел его впервые в жизни.

– Майкл Кэмп, – сказал Кэмп.

– Собор, – сказал Собор.

Сотряс.

– Калифорния, – сказал Калифорния.

Сотряс.

– Жрец… А вы астронавт, да?

Сотряс.

– Именно так.

– Испанья.

– Это Сеньора Испанья, – поправил Собор.

Сотряс. Кэмп эдак странно улыбнулся, но решил, что лучше смолчать. Оно и к лучшему.

– Тарзан.

Сотряс.

– Шкет.

Мы пожали друг другу руки.

А Кэмп сказал:

– Еще бы. На сей раз я вас не забыл, – и все засмеялись. Потому что вышло очень официально.

– А это зачем? – Собор отошел к выщербленным ступеням и сел. Он все жаловался, что стер ногу.

– Это телескоп, – сказала Сеньора Испанья, – с зеркалом, да?

– Именно так. – Кэмп подошел к нему с другой стороны.