Дальгрен

– Если хочешь остаться, – сказал Шкет Ланье, когда они уходили, – иди на антресоли. Там тебя никто дергать не будет.

Она потерла загривок.

– Да у меня еще дела перед школой. Обними за меня Маленького Брата.

Однако, провожая ее домой, Шкет вполне уверился, что перед школой она хочет еще пару часов поспать. Спросил:

– Вечером придешь?

Она сжала его ладонь:

– Не-а. Если успеете, приходите вдвоем ко мне. Ненадолго. – И опять сжала.

Жест этот воплощал теперь ее нервическое обаяние.

В тот день в газете написали:

Воскресенье, 14 июля 1776 года.

Заночевали они у Ланьи.

Назавтра:

Воскресенье, 16 июня 2001 года.

Среди дня Джек-Потрошитель цвета автомобильной покрышки, присев перед открытой морозилкой, где только что перегорела лампочка, – морозилка забита до отказа, эмаль в потеках и пятнах, – поднял голову и спросил:

– Слышь, а ты когда в набег?

– Прямо сейчас! – Зачин, запал и решение заклинило между первым словом и вторым. Шкет растопырил руки, цепляясь за дверную раму, сунулся в ближайшую комнату и заорал: – МЫ В НАБЕГ!..

Из коридора толпой ввалились Б-г, Паук, Ангел, Жрец.

Из спальника у дивана мигом выпростался Калифорния.

В кухню вошли Ворон, и Флинт, и Сеньора Испанья.

Между скорпионами, запрудившими дверь, протолкался Харкотт.

Они переминались, и шаркали, и смущали своей серьезностью.

– Пошли, – говорил Денни, пока остальные топотали по крыльцу. – Эй, ты! Идешь? Давай, двигаем.

Торча в доме, он почти умел вообразить здравый город. Сейчас за их походом наблюдали кататонические окна. Их сапоги хрустели и стучали по мостовой. Они спешили, набычившись, исподлобья посматривая влево и вправо на равнодушные проспекты.

Позднее Шкет вспоминал, как разбил витрину «Второго Сити-банка».

Джек-Потрошитель заплясал на битом стекле и загоготал:

– Чувак, ща у нас этот ниггерский город попляшет.

Ан нет.

Они перебирали и тыкали пальцами бумаги, и папки, и арифмометры. Саламандр опрокинул стол и целую минуту простоял, глядя на него и тяжело дыша.

Не нашлось ни денег, ни сейфов; в кассах лежали только скрепки, круглые наклейки для скоросшивателей, канцелярские резинки.

Шкет через латунную решетку вылез из клетки кассира (верхняя перекладина – сальная полоса; в основном оставшаяся на руках), спрыгнул на гулкий мрамор и подошел к группе, стоявшей к нему спиной. Протиснулся между Тарзаном и Шиллингом.

Упираясь коленом в подушку (судорожно, поверхностно дыша), Доллар ножом орхидеи пырял кожаный стул, драл его закованным дрожащим кулаком. Выпала еще набивка. Прикусив кончик языка, Доллар снова пырнул и дернул.

Жрец шмыгнул носом и вынул руку из кармана.

Накалка старательно не откашливалась.

По дороге домой Шкет перебирал воспоминания о том, что творилось в набеге Кошмара на «Эмборики». Сбоку шагали черные – и среди них белокурый Тарзан. Ворон, обхватив Тарзана за плечо, говорил:

– …сестра? Чувак, да у тебя сестра красотка. Я таких красивых сестер, кажись, в жизни не видал. Ты уж нас сведи. Ууууу-ии! – На «ии» он свободной рукой дернул себя за промежность и чуть не повалил Тарзана.

– Далась тебе его сестра, ну? – сказала Сеньора Испанья.

– Да ёпта, – рявкнул Ворон через плечо, тряся всей своей шевелюрой. – Мы с Тарзаном друганы. Да, Тарзан? – а тот ухмыльнулся поверх его руки у себя под подбородком.

– Тарзан, – буркнул Флинт Шкету, – и обезьяны, бля!

– Эй! – Джек-Потрошитель пихнул Флинта в плечо. – Это кто, обезьяна, бля, ниггер?

Но когда Шкет и Флинт обернулись, Потрошитель раскорячил ноги, отвел руки, заковылял и заворчал. Вкруг головы мотались цепи. То и дело он останавливался и снизу вверх скреб бока.

Саламандр засмеялся громче и резче прочих – смех взлетел и стих, точно откликался на нюансы спектакля, которых больше никто не уловил.

Ворон по-прежнему обвивал Тарзана; оба шатались на ходу. Лицо у Ворона стало затравленное и угрюмое. Тарзан, свесив кисти с карманов и болтая локтями, на качком ходу улыбался в мостовую – доволен был, что оказался в центре такого внимания.

Назавтра настало:

Воскресенье. 1 января 1979 года.

(Заголовок:)

С НОВЫМ ГОДОМ!

* * *

– Точно не хочешь? – спросил Шкет Перца. Лицо у Шкета еще горело после бритья.

– Не. – Перец нервно топтался у двери ванной. – Не, я не любитель. Народу куча, я никого не знаю. Ты иди, расскажешь потом. Я вина из винного припер.

– Ладно. – Шкет убрал руку с его плеча.

Из ванной вышел Саламандр:

– Слышь, точно не надо наряжаться?

– Наденешь цепи, – ответил Шкет, – и огни, и жилет – и костюм готов.

– Лады, – сказал Саламандр. – Как скажешь. Видал Кошмара? Штаны из красного бархата, отпад вообще. Прямо как, сука, черный!

Шкетов праздничный наряд – помимо мытья и бритья – ограничивался медной орхидеей на шее. В коридоре – капля воды на ходу побежала по голой лодыжке – его остановил Потрошитель и зашептал:

– Ты что, правда разрешишь пацану явиться в таком виде? – И это было уже третье замечание насчет Малыша, который пришел десять минут назад – голый (как и было обещано) и грязный (как обычно), в обществе Кошмара, Леди Дракон и Адама.

– А то.