Дальгрен

– Да. Но сегодня, в общем-то, обошлось. Мы хотя бы говорили о реальных вещах. О том, что прямо сегодня и происходило. Лучше так, чем эти дискуссии, когда говорят: вот вы астронавт – а вы верите в длинные волосы, аборты, расовые взаимоотношения или оральные контрацептивы?

– Вы очень публичный человек, да? Вы говорите, что больше не сотрудничаете с космической программой. Но вы же ее тут рекламируете.

– Совершенно верно. И не утверждаю, будто занят другим. Ну, разве что развлекаюсь. Они уже примиряются с тем, что на публике их представляет нонконформист. – Кэмп огляделся. – Хотя рядом с большинством из вас, даже с кое-какими субъектами у Роджера, я – плюс-минус лицо истеблишмента, невзирая ни на какой фолк, да? То есть выходит, что я – крупнейший нонконформист Беллоны. Я не против.

– Вас спрашивают, ушли вы или вас выгнали. А что вы делаете, когда вам задают одни и те же вопросы, раз за разом? Особенно неловкие?

– Публичная персона, выслушав один вопрос больше трех раз, придумывает, как честнее всего ответить публично. Особенно если вопрос неловкий.

– А этот вопрос вам часто задают?

– Ну-у, – Кэмп поразмыслил, – больше трех раз.

– Тогда, наверно, можно вас и про Луну расспросить, – ухмыльнулся Шкет.

Кэмп кивнул:

– Вполне безопасная тема.

– Можете рассказать про Луну такое, чего раньше никому не рассказывали?

Секундная пауза, и Кэмп рассмеялся:

– Вот это – что-то новенькое. Не уверен, что вас понял.

– Вы были на Луне. Я хочу знать про Луну такое, что знает лишь тот, кто там взаправду побывал. Не сенсации. Просто что-нибудь.

– Весь полет транслировали в прямом эфире. И мы довольно подробно отчитались. Постарались сфотографировать примерно все. Вдобавок это было несколько лет назад; и мы провели снаружи часов шесть с половиной.

– Да, я знаю. Я смотрел.

– Тогда я все равно не понимаю.

– Ну, я могу притащить пару телекамер, допустим, сюда, снять много-много кадров, телеочерки про всех людей, рассказать, сколько их тут, все такое. Но потом, если меня попросят рассказать о том, чего не было в репортаже, я закрою глаза и как бы мысленно себе нарисую, что тут есть. И скажу, например: вот за барной стойкой, где бутылки, вторая бутылка слева… не помню, что на этикетке, но жидкость была самую чуточку ниже верхушки стеклянного конуса на дне. – Шкет открыл глаза. – Я понятно?

Кэмп кулаком потер подбородок:

– Я не привык так рассуждать. Но интересно.

– А вы попробуйте. Скажите про какую-нибудь скалу, или кучу камней, или форму горизонта – про что вы никому больше не говорили.

– Мы снимали горизонт на все триста шестьдесят градусов…

– Тогда что-нибудь другое.

– Такие штуки проще про модуль рассказать. Помню… – И он склонил голову набок.

– Тоже, в общем, пойдет, – сказал Шкет. – Но мне бы лучше про Луну.

– О, я знаю. – Кэмп подался к нему ближе. – Когда я спустился по трапу – помните, там такие алюминиевые опорные ноги, на которых модули стояли? Вы сказали, что смотрели, да?

Шкет кивнул.

– В общем, я доставал оборудование из дополнительных отсеков – на поверхности пробыл с минуту, а может, и минуты не прошло; когда еще не было фотографий с зондов, многие считали, что Луна покрыта пылью. Но там такая буро-лиловая грязь, и скалы, и гравий. Нога совсем не утопает.

Шкет подумал: трансляция.

Шкет подумал: трансценденция.

– Опорные ноги у модуля на таких, знаете, карданных шарнирах. Короче. Та, что слева от люка, встала кривовато, на камешек какой-то, дюйма в два. Тени были довольно резкие. Я шел мимо, и моя тень, видимо, легла на эту ногу. И под ней тоже тень, потому что нога стоит на камне, и еще моя тень, и на миг мне померещилось, будто там шевельнулось что-то. Понимаете, да? Я волновался – я же на Луне. И это было совсем не похоже на тренировки. Но я помню, как секунды три, делая, что надо было делать, я думал: «Там под опорной ногой лунная мышь или лунный жук». И чувствовал себя дурак дураком – я же не мог ничего сказать, я трансляцию вел, описывал, что вижу, – потому что не может быть на Луне ничего живого, правильно? Говорю же, секунды две всего соображал, что там такое. Но это были довольно странные две секунды. Вот. Никому не рассказывал… нет, погодите, я, кажется, обмолвился Нилу[36], когда вернулся. Но он, по-моему, не слушал. И я это излагал как анекдот.

Формация. Шкет подумал: трансформация.

– Вы об этом?

Шкет ждал, что под конец истории Кэмп заулыбается. Но все его черты замерли у самых границ серьезности.

– Да. О чем вы сейчас думаете?

– Хочу понять, почему рассказал вам. Но видимо, такова Беллона – сюда едешь, чтобы делать новое, да? Увидеть новое. Заняться новым.

– А что о Беллоне говорят снаружи? Те, кто возвращается отсюда, повествуют о жизни в туманной пелене? С кем вы говорили – кто подбил вас приехать?

– Я, по-моему, не встречал тех, кто приезжал и вернулся, кроме Эрнста Новика. А с ним мы поздоровались мимоходом, и все – поговорить не удалось. Я встречал тех, кого отсюда эвакуировали в самом начале. Я так понимаю, едва телевидение бросило попытки освещать, люди бросили обсуждать – сейчас о Беллоне не говорят.