Далеко от яблони

Судя по выражению его лица, Джейни была не единственной, кого огорошило возвращение Грейс. Макс веселился в компании Адама, одного из своих дружков, а когда она вошла в класс, выпучил глаза от изумления и стал похож на персонажа мультика. Не испытывай Грейс к нему такой ненависти, наверное, она бы рассмеялась, но на деле ощутила лишь глухое злорадство от того, что застала его врасплох. Насладилась мыслью о том, как приятно было бы держать Макса в постоянном напряжении, выскакивать перед ним, когда он меньше всего этого ожидает, до конца жизни преследовать его эдаким живым призраком.

Грейс понимала, что такое едва ли возможно, и все-таки с ее появлением в классе все разговоры мгновенно стихли, а взгляды заметались между нею и Максом, точно урок внезапно превратился в новую серию мыльной оперы и в тихий городок нежданно-негаданно вернулся злобный близнец, которого все давно считали мертвым.

Грейс села на свое обычное место – к несчастью, прямо рядом с Максом. Место она застолбила еще в начале учебного года – специально, чтобы с ним переговариваться, – и теперь проклинала Прежнюю Грейс за этот роковой выбор. Прежняя Грейс, по всему видать, была круглой идиоткой.

Адам едва не лопался от смеха и тихонько, словно делился секретом, бормотал на ухо Максу: «Эй, чувак, чувак!» «Заткнись», – прошипел ему Макс. Адам был (и, по мнению Грейс, оставался) глуп как пробка и относился к той категории придурков, что мнят себя звездами футбола, тогда как в действительности лишь наблюдают за матчем из-за боковой и радостно хлопают по рукам игроков, которые приносят своей команде победный тачдаун. Грейс терпеть его не могла, и Макс об этом знал.

В отличие от первых двух учителей, мистер Хилл никак не прокомментировал возвращение Грейс и сразу приступил к уроку, за что она была ему благодарна. Сочувствие порой вредит сильнее невнимания. «Итак, тела, – громко произнес он. (Мистер Хилл всегда называл учеников «телами». От этого обращения Грейс иногда коробило – воображение невольно рисовало ей помещение, полное трупов.) – Сосредоточились!»

Грейс полезла в рюкзак за ручкой, заставляя себя даже не коситься в сторону Макса. И все равно ей были видны его ноги, причем в новых кроссовках, и это ее взбесило. Примерно между тем, как она родила дочь, познакомилась с сестрой и братом и вернулась в школу, Макс спокойно пошел в магазин и купил себе обувь, как будто ничего не случилось, как будто в его жизни не произошло перемен! Правда, однако, в том, что так оно и есть. Где-то на белом свете другая семейная пара воспитывает биологическую дочь Макса. А у него новые кроссовки.

К тому времени когда Грейс выудила из рюкзака ручку, щеки ее пылали. Желание исчеркать Максовы кроссовки было до боли сильным, но она просто выпрямила спину и стала смотреть перед собой.

– Грейс, а Грейс, – шепотом окликнул ее сидевший через проход Адам, когда мистер Хилл отвернулся к доске. – Эй, слышь! – Она не оглянулась. Знала, что Адам не справится о ее самочувствии, не пожелает хорошего дня, не предложит помощь. – А сиськи у тебя сильно обвисли?

Сзади кто-то – она не разобрала кто – хохотнул. Сквозь гулкий шум в ушах Грейс расслышала голос Макса: «Да ладно тебе, чувак». Конечно, лучше бы Макс обрушил на Адама всю свою ярость, как в «Игре престолов», и насадил голову этого придурка на кол, но он лишь повторил: «Харе, чувак».

Грейс стиснула ручку. И когда только Макс успел стать таким размазней с позвоночником из сахарной ваты? В тот день, когда они стояли в очереди за тестом на беременность, или когда его отец сообщил о «порядочной девушке», которую Макс нашел себе вместо Грейс? Или во время школьного бала, когда Грейс тужилась, производя на свет дочку, а он танцевал на дискотеке в дешевой пластмассовой короне?

Макс нынешней версии не был тем парнем, с которым Грейс встречалась и спала, которого любила. Казалось невероятным, что где-то есть ребенок, в чьем наборе хромосом одна половина принадлежит ей, а другая – Максу, в то время как Грейс тошно даже просто находиться с ним в одном помещении.

– Грейс! – снова шепотом позвал Адам.

Мистер Хилл все еще стоял у доски, очевидно, вознамерившись исписать ее всю, поэтому Грейс решилась взглянуть на Макса. Даже в чертах его лица сквозила слабохарактерность. Как вообще Грейс могла связаться с человеком, у которого такая вялая линия подбородка? Слава богу, Персик ее не унаследовала.

– Не попросишь своего дружка заткнуть пасть? – прошипела Грейс Максу. Она видела, что ему стыдно; стыд был написан на его (жалкой) физиономии. Высказавшись, Грейс рывком развернулась назад. Щеки горели, как при высокой температуре.

И в эту минуту из телефона Адама раздался звук. Детский плач, плач новорожденного. Так плакала Персик, таким был первый звук, который издала малышка, – отчаянно-надрывный крик, возвестивший о ее прибытии в этот мир.