Далеко от яблони

– Точно хочу, – ответила Грейс, поднимая с пола непривычно легкий рюкзак. – Я больше не могу сидеть дома, и Майя с Хоакином здесь ни при чем. – Грейс коробило уже от одних этих имен. Она им солгала. Знала Хоакина всего какой-то час и уже обманула. Хуже всего то, что брат и сестра поверили во вранье насчет мононуклеоза. Они ей сочувствовали.

Нельзя ли передать кому-нибудь звание сестры? Или, может, его у Грейс просто отберут, как отбирают титул у победительницы конкурса красоты после скандала с откровенными фото в телефоне?

Всю дорогу до школы мама слушала радио, смеялась шуткам ведущего и поглядывала на дочь – смешно ли и ей тоже? Было не смешно (ведущий – женоненавистник, и шутки у него идиотские), но Грейс улыбалась маме старательно отрепетированной улыбкой, означавшей «я нормальная, и у меня все нормально». Кто-нибудь вообще может так улыбаться через четыре недели после родов?

– Солнышко, – сказала мама, остановив машину перед школой, – хочешь, я тебя провожу?

– Ты серьезно? Нет. Господи, нет.

– Но…

– Мам, – перебила Грейс, – рано или поздно я должна это сделать. Просто отпусти меня.

Она выразилась буквально, но мама, судя по выражению лица, восприняла эту фразу в переносном смысле. Когда мама наклонилась, чтобы поцеловать Грейс на прощание, в ее глазах под солнцезащитными очками блестели слезы. Шмыгнув носом, она прочистила горло.

– Ну ладно, ты права. Папа велел мне сегодня не плакать, а я, видишь… – Мама грустно усмехнулась. – Звони, если понадоблюсь, хорошо?

– Хорошо, – кивнула Грейс, зная, что звонить не будет. Мама даже не представляет, каких вещей она наслушалась в школе за время беременности. Проститутка, мать-одиночка, слониха – продолжать можно до бесконечности. Если бы Грейс пожаловалась матери, та непременно пошла бы к директору, и тогда издевательств стало бы еще больше. Кроме того, Грейс молчала, потому что не хотела причинять маме боль.

Жалость не прибавляет силы; самой не рассыпаться бы – вот задача. Грейс не могла допустить, чтобы сломалась не только она, но и родители, да еще одновременно.

Грейс аккуратно вышла из машины, закинула пустой рюкзак на плечо и зашагала на урок английского, первый по расписанию. Шла как будто на расстрел, только хуже, потому что ей предстояло не умереть, а прожить этот день до конца. Этот, и следующий, и тот, что за ним. Пожалуй, лучше расстрел, решила она, почувствовав первую пару глаз, приклеившихся к спине.

Грейс освободили от выполнения домашних заданий; все, что от нее требовалось, – до конца года наверстать упущенное. Ладно, с этим она как-нибудь справится, но, проходя мимо ребят по коридору, она не могла не обращать внимания на текстовые маркеры, флешки и все прочие атрибуты напряженной учебной поры. Джейни, ее лучшая подружка, даже поддразнивала Грейс за смешные мнемонические правила, которые та придумывала, чтобы лучше запоминать материал.

«Итак, – говорила она, копируя голос Грейс, во время подготовки к итоговому экзамену по истории Европы, – Наполеон был маленький и плотный, как осьминог. Осьминог весь такой лиловый, как наш диван. Диван мы купили в магазине рядом с лавкой, где продают претцели. Претцели – немецкое блюдо, а значит…» – Грейс хохотала как сумасшедшая, схватившись за живот, тогда еще плоский.

– Грейс?

Оклик выдернул ее из задумчивости, она резко остановилась.

– Джейни. Привет.

Грейс не видела Джейни с тех пор, как подруга пришла навестить ее через два дня после рождения Милли, и помнила только то, что они смотрели «Друзей» на «Нетфликсе». Раздавленная неохватным горем утраты, Грейс тогда была в полукоматозном состоянии и, если честно, не сохранила в памяти подробности встречи.

– Привет, – поздоровалась Джейни, склонив голову набок. У Грейс возникло отчетливое ощущение, что она допустила какую-то грубую ошибку, нарушила кодекс дружбы. Но какую? Точнее, сколько их, этих ошибок? – Ты не сказала, что возвращаешься в школу.

А, вот в чем дело.

– Ну… да. – Грейс попыталась улыбнуться, но получился скорее оскал – знак держаться подальше. – Я приняла решение только вчера вечером. Устала сидеть дома. – Она пожала плечами, как будто родить ребенка в старшей школе и забыть сказать лучшей подруге о том, что снова идешь учиться, – это в порядке вещей.

– Ясно, – произнесла Джейни. – Ну хорошо, что пришла. Кстати, хорошо выглядишь.

Джейни никогда не употребляла слово «хорошо» и уж тем более не повторяла его дважды. Это явно не хорошо.

– Спасибо, – поблагодарила Грейс и перевела взгляд на девушку, стоявшую рядом с Джейни. У обеих через плечо были перекинуты миниатюрные сумочки, а учебники и тетради та и другая прижимали к бедру, тогда как у Грейс за спиной уныло висел рюкзак. Когда только Джейни успела избавиться от школьного рюкзака?

Выяснилось, что девушку зовут Рейчел.

– Привет, я Грейс, – представилась Грейс.

– Знаю, – ответила Рейчел таким тоном, будто Грейс назвалась Распутиным или Волан-де-Мортом, Тем-Кого-Нельзя-Называть.