Дайте точку опоры

У Кости вдруг пропала злоба к капитану. Чувство стыда, неловкости, какой-то полной потерянности охватило его. Да и капитан, привыкший куда более к сложным ситуациям, с суровой сдержанностью на лице молча складывал в планшетку свои бумаги и замусоленный блокнот, Фурашов стоял поникший, окаменелый, точно все происходившее его не касалось и он трудно думал о чем-то своем.

Словно очнувшись, Валя отняла руки от заплаканного лица.

— Алексей, Алеша! Я сама не знаю, что со мной… Не знаю!

— Мамочка! Мама! — слезливо просила Катя.

Костя взял Валю под руку, усадил на стул. На него пахнуло водочным перегаром. Голова ее упала на скатерть, волосы сбились набок.

Капитан положил какую-то бумажку на стол, обернулся к Фурашову:

— Подпишите акт.

Валя вскинула голову. Схватила бумагу!

— Нет! Не дам! Не дам!

— Не надо, Валя, — тихо, не меняя позы, сказал Фурашов.

— Ну на! Возьми ее! — Она с каким-то злорадством бросила бумагу на стол. — Подпиши! Я — падшая. Падшая! А ты — свободен! Я уйду!..

Катя заголосила, хватая мать за шею, за руки. Костя осторожно положил руки ей на плечи:

— Пойдем пока, Катя, на кухню.

И она, покорно подчиняясь тихому голосу Кости, его ласковому прикосновению, отошла от матери. Костя поманил и Марину, думая о том, что отведет их на кухню и займет чем-нибудь до прихода Лены: она вот-вот должна явиться. А там будет видно…

Выходя в коридор, услышал, как участковый сказал: «Копия вам», — речь шла об акте.

Костя пошел по коридору к девочкам. Они ждали его возле кухни. Позади щелкнул замок — ушел участковый.

Лена пришла к Фурашовым с небольшим опозданием: никак не могла угомонить ребят.

На лестнице, немного разгоряченная от торопливой ходьбы, она невольно замедлила шаги — навстречу спускался высокий человек в милицейской форме. «Зачем он в доме? Впрочем, мало ли зачем».

Дверь открыл Костя. Ей не надо было спрашивать — что-то произошло. По лицу мужа — на переносице две складки: одна прямая, короткая, другая дужкой — она безошибочно научилась угадывать, в каком настроении он возвращался из редакции.

Костя молча принял у нее плащ и сумку.

— Я видела милиционера, спускался по лестнице…

— Да.

— Что-нибудь случилось?

Он наклонился к ней, шепнул:

— Опять Валя. — И громче, с напускной сердитостью, чтобы слышали в комнате, сказал: — Раздевайся, раздевайся… Опоздала!

Из кухни пугливо выглянули девочки и опрометью бросились, перегоняя друг дружку, к Лене, а та весело, со щедрой радостью, знакомой им и так красившей ее, стала, обнимать и тискать девочек, одаривать конфетами. Девочки ластились, жались к ней, как к родной.

— Ох вы, мои милые! Мои хорошие! Лапушки мои! Красавицы ненаглядные, — говорила Лена. — Выросли-то, выросли!

Костя завороженно глядел на Лену, слушал ее радостное, суматошливое воркованье и знал: нет, не ложно все это у нее. Сколько же в ней сердечности и доброты!

— Ну, хватит, Лена.

Она удивленно, с обезоруживающей кротостью взглянула на него. Он показал глазами на дверь.

Из комнаты в это время донесся голос Фурашова:

— Не знаю, Валя… Успокойся… Сейчас тебе надо отдохнуть. Поговорим завтра.

— Да, да, я такая! А с падшей разговор…

Голос Вали был хриплым, язык трудно поспевал за мыслью.

— Да перестань ты! К нам же пришли.

— Кто? Кто?

— Лена. Лена Коськина. И Костя.

— Как же так? Я пойду к ним.

За дверью грохнул стул.

— Сиди, прошу. Я сам…

Колыхнулись портьеры, из комнаты шагнул Алексей, бледный, губы сжаты плотно, в узкую полоску.

— Извините, Лена… Вот пригласил, думал, посидим, но…

Вышла Валя. Резко, неверным движением руки откинула портьеру и, не удержавшись, качнулась, сконфузившись, с виноватой испуганной улыбкой шагнула к Лене.

— Ну вот, вы пришли, а я…

Лицо ее вдруг перекосилось, губы мелко-мелко задрожали, и она ткнулась лицом в грудь Лены. Зарыдала, вздергивая плечами. Началась истерика…

Ее отвели в спальню. Лена забежала вперед, проворно разобрала постель. Валю уложили. Порывшись в шкафу, Алексей достал нашатырный спирт, потер жене виски, поднес пузырек к носу. Она дышала трудно, с всхлипами.

— Нет, я знаю, знаю, как поступлю… Вот детей только жалко… — скороговоркой твердила Валя.

Фурашов болезненно морщился, точно от горечи во рту. А Лена, совсем как с малым ребенком, — мягко, ласково приговаривала:

— Ничего, ничего! Все будет хорошо. Вот отдохнуть… Сейчас разденемся. Так, руку… Вот! Миленькая и хорошая! Послушная моя.

Вскоре Валя, усталая, бледная, с холодной испариной на лбу и синевой под запавшими глазами, в изнеможении затихла, забылась во сне.

Фурашов засновал из комнаты в кухню, на столе появилось кое-что из еды — все, что нашлось в доме. Он хотел было сбегать в магазин, но Коськины запротестовали. Выпили чаю. Разговор никак не получался: говорить о случившемся было тяжело, а затевать какой-то иной, посторонний, было вроде неуместно и неудобно.

Потом Лена принялась укладывать девочек. Фурашов залюбовался ею: вся она светилась радостью, от нее веяло таким теплом, уютом, добротой, что Алексей невольно следил за каждым ее движением, и ему, как откровение, грустное и вместе радостное, пришло на ум: «Удачлив же ты, Костя!»