Дайте точку опоры

На другой день она обычно долго не появлялась, была не только физически больной — под глазами синеватые отеки, известковой бледностью отливала кожа, пальцы рук с натруженными веточками вен мелко, будто в них пропускали токи высокой частоты, дрожали, — но и была жалкой, виноватой.

Он не напоминал ей, старался делать вид, что ничего не произошло. Ничего.

И все-таки, как ни прячь, шила в мешке не утаишь. Подобно страусу, спрятав голову в песок, обманываешь сам себя. Для нее, Вали, выходит, нет уже в этом секрета? У женщин ведь интуиция развита тоньше. Сколько еще уготовано в жизни подобных испытаний?..

Нет, в сторону эти мысли! В сторону!.. Он знал — это было его хорошим качеством: умение заставить себя переключиться — об этом не думай, думай вот о том… Военная жизнь, служба научили его. Он попробовал и сейчас настроить себя на размышления о том, что ему предстояло. Попробовал представить, как встретят его будущие товарищи. Какие они — те, с кем теперь придется рука об руку работать; кто он и какой этот Василин и какие у него с генералом Сергеевым отношения? Да и сам Сергеев? Тот ли он, молодой подполковник, командующий артиллерией дивизии? Срок прошел немалый с тех пор, как виделись в последний раз.

Подполковник Сергеев носился по дивизионам, не ведал покоя и сна, мог пригубить чарку; но узнать человека — не чарку выпить: пуд соли надо съесть. У него была привычка: неожиданно, днем и ночью, появляться в подразделениях. Только позвонят с огневой — был начарт, пошел к соседям, на какую-нибудь «Березу», а он, глядишь, сваливается, будто с неба, в окопчик передового наблюдательного пункта и сначала — к окулярам замаскированной веточками перископической буссоли, покрутит влево-вправо. А уже после оторвется: «Что нового, «Камелия»?» Это — позывной дивизиона. Он так и обращался чаще по позывным.

Алексей не мог сдержать улыбки всякий раз, когда видел начарта и его ординарца Ваську: впереди, почти не пригибаясь, под пулями, минами, шагал, выбрасывая негнущиеся ноги, Сергеев, позади упорно семенил, стиснув губы, низкорослый ординарец. У подполковника ТТ не в кобуре — засунут прямо за офицерский ремень без портупеи. У Васьки неизменно два автомата: наш ППШ и трофейный; грудь перепоясывают, совсем как у революционных матросов, крест-накрест ремни: брезентовый от ППШ и черный, лакированной кожи, от трофейного. В вещмешке ординарца за спиной железно позвякивают диски и рожки — никаких продуктов и прочих «непотребных» вещей там найти нельзя. Зато, появляясь на огневой позиции и зная, что теперь подполковник в безопасности, Васька оставлял его, отыскивал старшину, коротко и твердо бросал: «Корми начарта».

И вот опять судьба сводила с Сергеевым — с тем ли? — в одном городе, на одном деле…

Сонная тягота сковала тело; веки закрывались сами, и разлепить их становилось все труднее. Было уже поздно. Алексею не надо даже смотреть на часы, чтобы понять: часа три ночи. В комнате хозяев безмятежная тишина. Где-то тонко, торопливо тикали настольные часы, рыжий треугольник зарева над городом, видневшийся в окно, помутнел, размылся — перед рассветом. Алексей снова подумал о доме, дочерях. Как они там? И опять увиделась Валя: «Ты ведь правда будешь меня лечить? Там, в Москве?»

Удивительно, что сейчас это воспоминание не вызвало знакомого раздражения: возможно, долгие раздумья о предстоящей работе, которая представлялась смутно, неопределенно, мысли о генерале Сергееве размягчили его, успокоили, и с этим успокоением, смыкая отяжелевшие непослушные веки, успел подумать: «Что ж, сколько бы ни выпало тех испытаний на мою долю, готов к ним, и, конечно же, Валя, ты можешь быть спокойной!»

Проснулся Фурашов в этот день рано: праздники окончились, начинались необходимые и, кто знает, приятные или нет, представления по новой службе. И как он ни успокаивал себя — что может вообще-то быть? — пытался даже шутить: «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут», но, едва разлепил глаза, подумал: «Как-то все получится?»

Накануне, весь второй майский день, они с Коськиным бродили по городу, вдоль Москвы-реки, любовались с Каменного моста быстрыми белыми теплоходами, заглянули в Пушкинский музей на выставку восточного искусства, как в шутку сказал Костя, «досыта хряпнули культуры». Вернулись поздно. Лена вместе с детьми сначала была с ними, но, погуляв в парке Горького, увела детей домой.

А они побывали во многих уголках Москвы, ездили в метро — всюду толпились праздничные, веселые люди. У Киевского вокзала, на площади, образовался круг: подгулявшие загородники выделывали трепака, пели озорные частушки под гармошку чубатого парня. На Покровской радиальной линии метро помощник машиниста объявлял станции врастяжку, с выкрутасами: «С-смолэнская», «Э-эррбатская», и они с Костей смеялись, повторяя за ним: «Э-эррбатская». От огромного города, переполненных людьми улиц, нескончаемых потоков машин и непривычных впечатлений Алексей устал, чувствовал себя разбитым. Но сейчас, после ночи непробудного сна, встал свежим и бодрым.