Взрослела я. В мои семнадцать лет
Мне бабушка погладила лицо
И по наследству отдала кольцо,
Которое ей подарил мой дед.
На золоте узоры были ярки.
Уж не сегодня ль мастер сделал их?
О, если бы наследственным подарком
Пришел к потомкам хоть один мой стих!
Сказал сосед с достоинством во взоре,
Что он поймал, принес в свое жилье
И приручил морскую чайку. Вскоре
Он пригласил нас посмотреть ее.
Я глянула – и сердцу стало жарко.
Меж крякающих уток у пруда
Была она… Такой картины жалкой
Я больше не видала никогда.
Иголкой рыть колодец – мало толку,
Она тонка, она скользит в руке.
Но разве можно запретить иголке
Завидовать лопате иль кирке?
Ослу быть скакуном, конечно, трудно.
Но разве можно наложить запрет,
Чтобы осел не посылал свой трубный,
Итошный рев свой скакуну вослед?
Все золото, что осень накопила,
Все то, что собрала и сберегла,
Зима в теченье ночи превратила
В сверкающую россыпь серебра.
Холмы и горы, руки и дома
В серебряное поверху одеты.
Не пожелала ни одной приметы
Оставить нам от осени зима.
С наивной, первобытной верой
Спускался на виду у всех
На землю это белый, белый,
На землю этот мягкий снег.
Летел, не чувствуя угрозы,
Что люди иль автомобиль
Сперва его растопчут в слезы,
А слезы в слякоть, слякоть – в пыль…
Вдруг тучи, и тучи, и тучи вокруг…
Неласковым небо становится вдруг.
Но гром отгремит, отозлится гроза.
И дождь… И веселое небо в глаза.
Не так ли и мы – разругаемся вдруг, —
И тучи, и тучи, и тучи вокруг.
Но гром отгремит, дождь прольется – вновь,
Как небо, очищена наша любовь.
Когда перед глазами рыбака
Уходит рыба вглубь речушки мирной,
Рыбак считает рыбой самой жирной
Ту рыбину, что сорвалась с крючка.
Так и у нас. Сомненьями измучив,
Ты оборвал связующую нить…
Ты кажешься мне все же самым лучшим,
И некем тебя в сердце заменить.