Дача на Петергофской дороге

— Удочку сломит! — отвечала барышня и еще ниже опустилась.

Маленькая ее ножка скользнула по мокрой глине, куст вырвался из ее руки, и, верно, она упала бы в воду, если бы не Федосья, прибежавшая в эту самую секунду и ухватившая ее за руку. Феклуша, ловко цепляясь своими ножками о берег, добралась до верху и только тогда вскрикнула чуть не в слезах:

— Моя удочка, ах! Моя удочка!

Федосья вторила ей, приговаривая:

— Барышня, ведь это ваше белье!

Я уже карабкался на берег, но отчаяние Феклуши так на меня подействовало, что я забыл свою трусость и вновь пустился плыть за удочкой.

Вероятно, Феклуша увидела меня, потому что страшно вскрикнула:

— Назад, ради бога назад!

Я повернул голову и поблагодарил улыбкой. Феклуша манила меня к себе, топала ногами, то жалобно, то повелительно повторяя:

— Назад, назад!

Федосья в это время дергала ее за рукав и говорила:

— Ведь новое! Пусть его!

— Там дальше водоворот, остановитесь! — продолжала кричать Феклуша.

— А ваша удочка, барышня, — крикнула Федосья с досадою и махала мне рукой, чтоб я плыл дальше.

Но Феклуша сделала мне такой повелительный жест, указывая на берег, что я с большим удовольствием повиновался этому грозному приказанию. Пока я подплывал к берегу, пока карабкался, Федосья, вероятно, все успела передать своей барышне; она крикнула мне весело:

— Я сейчас побегу домой и пришлю вам дрожки.

И она как стрела пустилась бежать.

Федосья встретила меня сердитым вопросом:

— Измокли?

— Барышня твоя не хотела, а я бы поймал белье.

И, смотря на речку, я прибавил:

— Ишь, как ее тащит!

— Прах ее возьми! — плюнув, выразительно произнесла Федосья, провожая глазами плывущее белье. — А ведь вас барышня признала. Сейчас за вами пришлют дрожки. Только надо вам выйти к дороге.

И я пустился в путь с Федосьей, которая шагала так скоро, что мокрое платье едва позволяло мне поспевать за ней. Желая завязать разговор, я сказал, глядя на другой берег:

— Чтоб еще лошадь не пропала!

— Не уйдет! — сердито произнесла Федосья.

— Почему ты думаешь? — спросил я.

— Всякий божий день ходит за водой! Как ей не знать дороги. Ведь и у скотины хватит разума найти дом свой.

— Недалеко ваш барский дом? — спросил я.

— Недалеко.

— И добрые твои господа?

Федосья как-то подозрительно и нехотя произнесла:

— Не злые!

И потом посмотрела на меня с таким выражением, как будто хотела сказать: «Ну, что еще будешь спрашивать?»

— Чего же ты так испугалась, что уплыла юбка?

При этом воспоминании все лицо Федосьи пришло в движение; она очень энергически сказала:

— Леший бы ее взял! Не в добрый час вышла я из дому!

Мы приблизились к месту, где осталась корзинка с бельем, и Федосья, показав мне рукой вперед, сердито сказала:

— Идите все прямо!

И она вновь принялась за свое дело и с каким-то ожесточением заколотила вальком белье. Я не торопился идти и опять заговорил с ней.

— Я никак не ожидал, что ваши господа так близко живут от Ивана Андреича, — сказал я.

Она молчала.

— А что, бывает у вас Иван Андреич? — спросил я.

Федосья, вместо ответа замахнувшись вальком, повернула ко мне голову и грозно осмотрела меня. Потом она грубо спросила:

— А вам на что знать?

— Я так спросил; я…

Не шутя, я смешался. Федосья презрительно посмотрела на меня и, взмахнув вальком, стала колотить им белье, заглушая свое ворчанье. Однако я слышал фразу:

— Прах вас всех возьми! Провалились бы и с уткинским-то барином!

На рябом ее лице появились красные пятна, и я решил не досаждать ей больше вопросами, чтобы не приобрести слишком сильного врага в камеристке Феклуши. Уходя от нее, я сказал:

— Все прямо надо идти?

Федосья кивнула головой и крякнула, выжимая мокрое платье, которое скрутила в жгут.

Обойдя мыс, где она мыла, я расположился за кустами, чтоб отдохнуть и потом идти далее. Кругом была тишина; ворчанье Федосьи и плеск белья разносились далеко. Не прошло десяти минут, как раздался на другом берегу резкий голос:

— Федосья! А Федосья!

Я увидел из-за своей засады Прохора, появившегося с бочонком за спиной у берега. Прохор сбросил бочонок с плеч наземь и, подняв теплую шапку кверху, сказал с насмешливою учтивостью:

— Наше вам, Федосья Петровна!

— Ишь нечистая-таки тебя принесла! — раздался сердитый голос Федосьи. — Какой леший угораздил тебя отдать лошадь-то?

— А что?

— Пустая голова. Ведь я думала, ты ее выпряг. Смотрю, лошадь пощипывает траву наверху; кричу: Прохор! Глядь, чужой, я загляделась да и упусти новое белье барышнино, только что на ярмонке сшили.

— Э, э, э! — протяжно произнес Прохор.

— Э, э, э! Козлиная борода, — продолжала Федосья, — вот теперь где ее искать. Так вот и понесло ее, словно кто ей обрадовался.

— Ну что ж? Видно, ведьме какой понадобилось ваше белье! — шутливо заметил Прохор. — Так и не удержала? — прибавил он с участием.

— Ведь полез было в воду — поймал бы, да струсила барышня!

— Что ты?

— Вот те Христос!

— Вот как! А где он?

— Пошел к нам. Барышня побежала домой, чтоб Оську прислать.

Прохор умильно сказал:

— Ну вот и жених.