Дача на Петергофской дороге

Меня тронул ее наивный голос. Я был в очень глупом положении; на каждом шагу мысли мои противоречили одна другой. Но почему все подозрения моего упрямого приятеля так схожи с разговором кучера и горничной? Почему старикам было посылать нас в эту уединенную беседку? Может быть, ее совесть чиста, как ее ясные глаза. Или все это притворство? И, как ни было жарко, по телу моему пробежала дрожь.

— Пойдемте, скоро завтракать! — вставая, сказала Феклуша.

Я предложил ей свою руку и сжимал ее крепко, пока мы спускались с лестницы. Я шел так медленно и робко, что Феклуша спросила меня:

— Вы боитесь, кажется?

— Да, — отвечал я со вздохом.

— Лестница крепкая.

— Хотите знать, чего я боюсь в самом деле? — сказал я с жаром и остановился на половине лестницы.

В эту минуту грубый и знакомый голос Федосьи раздался внизу:

— Барышня, завтрак готов.

Я должен сознаться, что очень испугался в первую минуту, и как дурак дал дорогу Феклуше, которая, высвободив свою руку из моей, побежала с горы.

Феклуши не было за завтраком, только к концу она явилась со сковородой. Пылающее ее лицо доказывало, что кушанье было приготовлено ею. Я невольно вспомнил слова моего приятеля. Старики, торжественно переглянувшись, начали потчевать меня этим блюдом. Я просил их самих отведать сначала.

— Где же это водится, хозяева прежде гостя? — сказала старушка.

Я положил на тарелку стряпню Феклуши и ждал, когда начнут есть старики, а они все угощали меня.

— Что, батюшка, не отведаете?

— Скушайте, ведь она мастерица у нас стряпать.

И оба так внимательно следили за каждым куском, который я клал в рот, что хоть кого сбили бы с толку. После завтрака я хотел идти домой, но в ту минуту, как я готов был проститься, у раскрытого окна, к которому я стоял спиной, раздался крик козы. Я невольно отскочил от окна. Старички и их дочь рассмеялись. Коза передними ногами стояла на окне и продолжала кричать. Феклуша, продолжая еще смеяться, взяла кусок хлеба, посыпала солью, показала козе и пошла из залы.

— Феклуша, да ты покажи свою умницу-то гостю. Ах, какие она штуки знает! — сказала старушка.

— Верите ли, батюшка, знает то же, что на ярмонке собаки у штукарей^{87} делают! — добродушно прибавил Зябликов.

Я пошел за Феклушей, вовсе не интересуясь козой, которая встретила свою госпожу прыганьем, боданьем и разными козлиными ласками, за что получала по кусочку хлеба.

— За что вы ее любите? — спросил я Феклушу, заметя в ее глазах необыкновенную нежность, когда она ласкала козу.

— Она выросла у нас; все понимает, посмотрите, я ей скажу: пойдем, Машка, в лес!

И Феклуша побежала к воротам; коза за ней. Феклуша споткнулась и вскрикнула; лицо ее приняло плачевное выражение, и, потирая свою маленькую ножку, она сказала:

— Ах, я ушибла ногу!

Я кинулся ее подымать, приняв все это за истину, но Феклуша премило улыбнулась мне, а Машка ее забегала около нее и лизала ей руки. Феклуша вдруг рассмеялась, вскочила и, потирая пальцем о палец, говорила, бегая:

— Обманула, обманула!

Коза догоняла ее, злилась и старалась сшибить с ног.

Я стоял посреди двора и, следя за деревенской Эсмеральдой^{88}, думал себе о том, что женщина-кокетка может обойтись без салона, кушетки, собачки и прочего. Гибкость талии, маленькая ножка, ловкость — все это сумела выказать Феклуша в игре со своей Машкой. Устав бегать, Феклуша села на крыльце, а коза улеглась у ее ног. Раскрасневшиеся щеки, блестящие глаза столько придали одушевления лицу девушки, что я не мог оторвать от нее глаз. Я забыл о своем намерении идти домой и болтал с Феклушей, наблюдая за краской в ее лице, которая, как зарево, постепенно погасала на нем. В это время я забыл все; я наслаждался красотой, но скоро явились глупые старики со своей неизменной фразой:

— Феклуша, что же ты гостю не покажешь огород?

— Хорошо-с! — отвечала дочь.

Мне показалось, что Феклуша конфузилась нетонких уловок своей матери, и мне стало жалко ее. Однако меня повели в огород. О, сельская жизнь! Как все украшаешь ты! Репа, морковь и другие овощи, как я узнал, были тоже под надзором Феклуши. Она прикрикнула на девчонок и мальчишек, занимавшихся кражею овощей, вместо того чтобы шелушить горох. Только что Феклуша принялась мне показывать свой двухаршинный парник, как сделалось в огороде сильное смятение и детские крики и смех огласили воздух:

— Машка, Машка!