Дача на Петергофской дороге

Она, вследствие горьких обстоятельств, научилась занимать и не отдавать, забывать сроки, водить кредиторов по нескольку месяцев, при крайности продать… человека… в рекруты… Но поправить состояние службою — при этом одном слове краска вступала ей в лицо, а это обыкновенно было знаком сильного негодования у княгини; между тем Елена Павловна приходила почти в такое же негодование при исчислении средств, о которых мы сказали выше, кроме последнего, однако ж, которое казалось очень извинительным. Что же касается до первых, она никак не могла понять, как княгиня, столько щекотливая во всем касающемся до чести, могла быть так равнодушна к подобным средствам и вместе с тем имела столько предубеждения против ее дружеских советов насчет службы племянника. Впрочем, это несогласие в образе мыслей никак не доходило до неудовольствия и все споры на этот предмет обыкновенно оканчивались шуткою со стороны Елены Павловны, которая называла племянника грансеньором, сопровождая это название такою добродушною улыбкою, что не оставалось никакого подозрения в иронии. Что делать! превосходная женщина видела, что напрасно будет настаивать на своем предложении. Елена Павловна была отдана за Ивана Григорьевича не по любви и не за богатство (у него родового не было ни души); но один дядюшка уверил мать Елены Павловны, тогда уже вдову, что у Ивана Григорьевича голова лучше, нежели у другого тысяча душ, и то таких, которые дают пятнадцать на сто. Иван Григорьевич вполне оправдал доброе мнение дядюшки и доказал, что голова у него действительно лучше тысячи душ. Елена Павловна хоть и говорила обыкновенно: «Мы люди простые; куда нам за богатыми да за знатью!» — однако пользовалась всеми выгодами богатства. В обществе мужа она скоро приобрела тот навык, который судит людей с первого взгляда, и потому сама видела, что любимый племянник не то чтоб мог сам собою заменить ценность тысячи душ, которые дают пятнадцать на сто, но что даже он… хуже, чем мертвый капитал, что он как капитал умирающий, то есть который вечно в убытке пятнадцать на сто. Ужасное положение! Особенно для такой доброй тетушки. Княгиня, — это дело другое, — княгиня думала, что Евгению только нет счастия, а будь оно, давно бы оценили его и хоть в министры. Елена Павловна думала было посоветовать заняться хозяйством. Но как сестрице уехать с Литейной? Она, кажется, в другом месте и существовать не может.

Оставалось одно — женитьба, и Елена Павловна ухватилась за эту мысль. И спит и видит женить Евгения на богатой. Но и тут препятствие. Сколько раз слыхала она от Евгения по случаю женитьбы на богатых: продать себя! Фи!.. Жить имением жены! Зависеть от женщины из-за куска хлеба и тому подобные, вы согласитесь, романтические бредни. Но вода и камень долбит, говорит пословица; нужда хороший учитель, думает Елена Павловна и не теряет надежды. Сперва шуткою, потом и серьезно, но каждый день говорит одно и то же; ее слушают, и смеются, и опять слушают. Между тем она не дремлет: и о той подумает, и о другой повыспросит; поедет к Чухиным и к Селигеневым и там посмотрит, и в другом месте. Словом, искать невесту сделалось единственною жизнью Елены Павловны, найти — целью, к которой устремилась вся ее деятельность. И вот, что утро, она в карету и из Коломны в Сергиевскую, оттуда на Васильевский остров и т. д. Как лошади только носят!

Вот один раз княгиня только что встала и в белом утреннем капоте расположилась, по обыкновению, на своем маленьком канапе, за столиком, на который только что поставили душистый кофе в фарфоровом кофейнике, вдруг — Елена Павловна. Княгиня несколько удивилась.

— А! сестра! Как это так рано?

— Здравствуйте, сестрица! Каковы вы? А я, представьте, вчера была у Белугиной и играла там до двух часов! Затянулись ремизы… Ну, что будешь делать?

— Что же ты сделала?

— Проигралась, разумеется, и еще Ивану Григорьевичу даже не сказала. Такое несчастье, что ужас! Да это бы что еще…

— Да каково с дачи-то ехать домой в два часа ночи! Ведь она на шестой версте?

— Нет, это не те, эти на островах, на Каменном. Да что до этого? Знаете ли что?

— Что такое?

— Ведь она меня сегодня везет к невестке на дачу. Вот к той-то, что живет на Петергофской дороге.

— Ну, что же из этого?

— Как что? Ведь на той же даче живет старушка Байданова. Вы знаете ее?

— Байданова? Нет.

— Ах, как же! Вы забыли. Помните, один Байданов служил в кирасирах и был убит в турецкую кампанию, а другой, — их было два брата, — другой служил в Опекунском совете в Москве; дом у них был на Никитской.

— Да, да, да! постой. Кажется, он был женат на… Сумбуровой?

— Марье Сергевне, которой брат был женат ка княжне Арнаутовой. Дом у них был на Пречистенке, большой с колоннами. Помните, бывало, тетушка Вера Михайловна еще часто езжала к ним?

— Помню, помню. У них-то я и видала Байдановых. Один из них был влюблен в покойницу сестру, Машеньку.

— Это тот, что был убит.

— Нет, кажется, другой.

— Нет, я ведь знаю. Тот так и умер холостым. А другой-то женился на Сумбуровой еще прежде нашего приезда в Москву.