Дача на Петергофской дороге

— Потому-то, — прибавил он, — я часто хожу сюда поверять свою копию и каждый раз, возвращаясь, нахожу нужным тронуть то ту, то другую черту, хотя для другого глаза, может быть, она и показалась бы безошибочною.

— А разве эта бедная девушка часто приходит сюда плакать? Кого она потеряла? Чья это могила?

Путешественница наделала еще много вопросов: теперь эта девушка и эта могила заняли ее в тысячу раз сильнее картины. Она была молода, а в юности сердце мягко, словно воск, и так же восприимчиво под гнетом впечатлений.

Между тем девушка, выплакав на этот раз все свои слезы, поднялась с могилы, взяла лежавшую на траве корзинку с овощами и, перекинув ее через плечо, пошла по дороге в город.

— Здравствуй, Беппа! — сказал ей Лоренцо, когда она поравнялась с развалиной, прикрывавшей маленькое общество. Девушка уныло подняла свои большие черные глаза, без удивления и без замешательства обратилась на зов итальянца и, молча ему поклонившись, продолжала идти своей дорогой на торг.

Повинуясь убедительной просьбе хорошенькой путешественницы, Лоренцо, после нескольких отговорок, согласился рассказать ей историю могилы и Беппы. Уже три месяца, как в этой могиле покоились смертные останки Константина Л. Наутро после третьей Ивановой ночи его нашли мертвым в запертой мастерской. Доктора решили, что он умер от внезапного воспаления мозга. Все художники, умевшие оценить блестящие начала молодого живописца, жалели о его преждевременной смерти и удивлялись ей как совершенно неожиданной. Один только Лоренцо значительно качал головой всякий раз, как заходила речь о внезапной кончине его бедного товарища. Иногда он жестоко упрекал себя в том, что не отговорил Константина дожидаться бедственного свидания или не остался с ним, чтобы разделить опасность.

Когда Лоренцо, приступая к своему рассказу, объявил, что покойный его товарищ был русский, участие слушательницы удвоилось; когда же он назвал Константина Л., она вздрогнула, но, скоро оправившись, просила еще убедительнее продолжать рассказ, и по мере того как живописец Лоренцо высказывал ей странную повесть, внимание ее все более и более возрастало и нередко слезы струились из прекрасных глаз. Между тем полковник, не понимая чуждых слов, бродил кругом развалин, наконец подошел к могиле и, прочитав надпись, сказал:

— Лиза, поди сюда, милая. Знаешь ли, кто здесь похоронен? Сын твоих деревенских соседей. Бедный молодой человек! Бедные родители! А мы думали найти его, когда случай привел нас в мастерскую синьора Лоренцо!

— Вас не обманули; точно, это была прежде его мастерская, — сказал, задумавшись, Лоренцо, который уже оканчивал свою повесть.

— Как? Неужели та самая?.. — прерывающимся голосом спросила Лиза. Лоренцо вздохнул и молча отвечал наклонением головы.

В следующий праздник Лоренцо Сперальди пошел еще раз взглянуть на свой оригинал.

Неизменная в своем привычном посещении Беппа уже была там; но на этот раз она была не одна. Еще издали возле красного гонеллано^{57} итальянской крестьянки Лоренцо увидел широко развевающиеся складки белого кашемирового бурнуса; подойдя ближе, он узнал знакомую русскую путешественницу. Она сидела на гробовом камне рядом с Беппой; нежно обнявшись, как две сестры, они плакали вместе. Изумленный художник едва верил собственным глазам.

Что же свело этих двух женщин? Как сошлись они, как поняли друг друга? Одна, воспитанная в неге и в пышности, с утонченными понятиями, с образованным умом и во всем блеске роскошного наряда; другая — простодушная бедная крестьянка, чья целая жизнь однообразно снуется в неизбежных переходах из родной деревушки на ближайший торг и с торга обратно в ту же деревушку; одна — чужестранка далекого севера, другая — дочь юга, взросшая под этим жарким небом; все в них так несхоже; как же слетелись они из двух противоположных полос земли, будто две однородные песчинки, которым суждено одною бурею быть брошенными на один берег, и не могила ли есть тот берег, куда все, что живет, стекается на равных условиях?

Самая красота двух плачущих женщин представляла разительную противоположность. Бледное лицо Лизы, ее светло-голубые глаза, подернутые томною влагой, и каштановые волосы мягче шелка служили как бы воздушным, прозрачным оттенком резким чертам хорошенькой итальянки, на лице которой самая печаль имела выражение живой страсти, а чувство покорности гордо скрывалось за фанатическим верованием в неотразимую судьбу. Между тем как души их казались разверстыми друг для друга, как слезы их смешивались и дружно лились на одну могилу, Лоренцо слышал, как Беппа своим звонким, выразительным голосом говорила чужестранной синьоре: «Che volete? Era nato pittore, non era il vostro, ne il mio, benche siamo qui insieme, e piangemmo!» «Что делать! Он родился живописцем! Он не принадлежал ни вам, ни мне, хотя мы обе здесь и обе плачем!»