d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

— Вся правда заключается в том, — прошептала она, закрывая глаза, словно девушка в клипе, поющая сладко-слащавую песню, словно искусительница, знавшая весь расклад обстоятельств наперед, — что ты влюбляешь в себя людей, хоть не имеешь об этом ни малейшего понятия. Влюбляешь так искусно, что ни ты, ни те, кто рядом с тобой, этого не замечают. И дело не в той любви, о которой ты, вероятно, подумал, — ее рука легко проскользила по его руке вверх, и пальцы коснулись шрама на шее. Девушка открыла глаза. Она таяла в этой ночи как сахар, и правда Елены заключала в том, что она влюблялась в людей. Так искусно, что не замечала этого. Так сильно, что уничтожала их.

— Дело в той любви, благодаря которой тебя желают. Во всех смыслах.

Он повернулся к ней. Их лица были очень близко. И их души — тоже. В череде долгих попыток насытиться друг другом и в череде неудач они научались наслаждаться общением в его стандартном виде. И это было почти приятно.

— Ты перепила.

Елена усмехнулась, выше подняв подбородок. Она отстранилась, снова потянувшись к магнитоле.

— Я перелюбила, — наверное, это не совсем верно. Елена мучилась головной болью и усталостью. Ей хотелось забыть о том, что ее так долго мучило. Ей хотелось вырвать из мыслей назойливые воспоминания. Больше всего Елене хотелось принять душ и оказаться дома. Эти жалкие попытки что-то наладить встали костью в горле.

— Ты не любила, — произнес он. Панель вновь загорелась. Елена включила магнитолу, стала листать каналы, в стремлении найти нужную станцию. Она не принимала всерьез слова Деймона и то, что ей действительно больно. Она хотела разбавить эту тишину музыкой, а не глупыми разговорами.

— Иногда я тоже так думаю, — зашумели волны, зашипело сердце, на которое вылили поток холодной воды. — Иногда я в это почти верю…

Она смогла-таки поймать волну, чуть прибавила громкости. Хрипы напоминали предсмертные стоны умирающего. Стало тоскливо, и Елене отчаянно захотелось заплакать и оказаться с кем-то, с кем она могла бы заснуть, с кем не побоялась бы остаться беззащитной.

— Почему сомневаешься? — спросил он, переведя на нее взгляд. Елена обняла себя руками — она замерзла, она пыталась удержать то тепло, что в ней еще осталось. Ему было жаль ее. Морально истощенная, эмоционально высушенная, безнадежная, растерявшая все смыслы она казалась ему родной. И ему очень хотелось вновь защитить ее, забрать в свою квартиру, согреть, выходить и поставить на ноги.

— Потому что если бы я никого не любила, я бы… — хрипы прервались, оба услышали рекламу. — Я бы не хотела… Не знаю как сказать, но… — она выпрямилась, опустила руки на колени. Худые плечи подрагивали от холода. Эти плечи можно было бы сжать со всей силы… — Мне было бы намного легче жить. А так я чувствую, будто…

— Тебя тянет что-то на дно, — закончил он, вновь концентрируясь на пустой трассе. Свет фар рассеивал дым, небо начинало заливать холодными оттенками безрадостного рассвета. Еще одного их рассвета. Может быть, последнего.

— Да, — прошептала она. Реклама закончилась. Шел какой-то выпуск новостей, и Елена сделала немного громче, решая не продолжать этот разговор. Ей было плевать, что слушать — музыку или новости. Главное, чтобы не слушать голос внутри головы.

Диктор говорил о новостях спорта и гостях эфира в десять утра. Потом последовала короткая реклама и снова небольшая сводка. Приятный женский голос что-то быстро сообщил о мировых событиях и быстро переключился на другую тему.

— Волнения в Мексике приобрели катастрофический характер. Население страны крайне агрессивно настроено к попыткам властей США вмешаться. Сама Безотцовщина, однако, уже перекинулась на Сан-Диего, штат Калифо…

Елена выключила магнитолу. Она больше не хотела слушать музыку, и ей отчего-то стало еще больнее, чем раньше. Вновь обхватив плечи руками, девушка оперлась о спинку сиденья и перевела взгляд в боковое стекло. Ей стало невыносимо и тошно. Самое отвратительное ведь вовсе не в том, что мы сделали или не сделали. Самое отвратительное в том, что с этим придется жить дальше. Изо дня в день, из года в год надо просыпаться по утрам, смотреть на свое отражение в зеркале и не испытывать при этом отвращение.

— А ты? — устало спросил Сальваторе. В этот раз — из любопытства. — Ты любила его?

Елена закрыла глаза, прикусив нижнюю губу. Потом она резко повернулась к Сальваторе, и в ее глазах не было слез. В ее голосе прозвучало смирение:

— Нет. Я была просто влюблена в него.

— А в чем разница? — усмехнулся он. Закурить хотелось сильнее прежнего. Зато сон как рукой сняло. Мертвый рассвет пробуждал их мертвые души.

— Разница в том, что влюбленность быстро проходит, а любовь… Иногда она не вылечивается.

Такая теория показалась ему заманчивой. Во всяком случае, в его жизни все так и было. Выкинуть из мыслей Джоанну получилось не сразу. Он до сих пор не может сделать это. Все сравнивает, все вспоминает и анализирует. Уже без чувств, без сожалений, но Джоанна Хэрстедт стала чем-то вроде пожизненной татуировки.

— И кого ты любила еще?