d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

Когда Кэрола приехала домой, прислуги не было — Кэрол предварительно распустила всех на эти суки. Ей снова пришлось вытаскивать Тайлера. Когда тот оказался на свежем морозном воздухе, когда он немного пришел в себя — его вырвало. Прям на чистый и белый снег. Запах рвоты ударил в нос, вызывая у Кэрол легкую тошноту. Но она держала своего сына, не позволяя ему упасть. Удерживая его над пропастью, в которую он хотел прыгнуть. В которой хотел остаться.

После того, как желудок очистился, Тайлер сплюнул последнее и попытался выпрямиться. Его покачнуло в сторону, Кэрол не удержала, но не отчаялась — снова подняла сына на ноги и поволокла в сторону дома.

Ей бы заплакать, закричать от боли и надавать пощечин — хоть как-то выкричать свою боль. Но ей было не позволено — время не разрешало, возможностей не было. Был лишь один выход — смолчать и стерпеть. В очередной раз.

Кэрол очень надеялась, что в последний.

2.

Елена не видела ее, но знала, что Бонни улыбается. Бонни умела улыбаться — в этом был ее шарм. Гилберт сожалела только об одном — она не могла лицезреть этой улыбки.

В руках Мальвина держала пакет, в котором был целый набор сладостей. Девушка не могла увидеть, что это были за конфеты, батончики и шоколадки, но с помощью осязания могла определить некоторые из них.

— Как в детстве, — сказала Бонни. — Знаешь, мне было одиннадцать, когда я загремела с подозрением на аппендицит. И мама мне по возвращении целый пакет накупила. Представляешь, что это значило для меня?

Она говорила это с некой любовью в голосе, словно в ее семье все было в порядке, словно то, что случилось пять лет назад, не имело никакого значения. Да и не имело уже, как думала сама Бонни. Зачем горевать о потонувшем корабле, если можно построить новый?

— Мне мама тоже покупала, — улыбнулась Елена в ответ, убирая сладости в сторону. Она не могла видеть подругу, но ей казалось, что только сейчас она по-настоящему смотрела на нее. Когда ты падаешь в темноту, ты понимаешь, что в ней нет ни успокоения, ни тишины, не спасения.

Но только там ты можешь увидеть себя настоящего. И других. Узреть мир именно таким, каков он есть. Без преуменьшений и преувеличений.

— Как ты?

Елена вспомнила нечто другое, что с ней случилось пару дней назад. Она слушала плеер почти каждый вечер, но зацикливалась не на мыслях о Деймоне, а на мыслях о том, что теперь все должно быть по-другому. Люди не меняются в считанные секунды.

Но они осознают, что изменились.

— Мне должны сделать операцию, — ответила Елена, — я боюсь этого.

Гилберт быстро поправлялась. Ее хорошо подлатали врачи, визиты Дженны, Мэтта и Бонни были обезболивающими для души. Единственное, что омрачало — снова возникшая между ней и ее подругой недомолвка. Мальвина знала, чем чреваты эти недоговорки. Она хотела разъяснить все акценты.

— Да это и не важно сейчас, — произнесла она, протянув руки в сторону Беннет. Бонни коснулась рук подруг. Первое касание, первый серьезный разговор после всех этих ссор и безумий — это как глоток свежего воздуха при выходе из помещения с угарным газом. — Важно то, что ты не обязана быть тут.

Елена чуть крепче сжала руки подруги. Ее глаза были стеклянными, она смотрела куда-то в сторону, как смотрят любые люди, потерявшие зрение.

Но в ее глазах не было пустоты. И Бонни видела это.

— Я сделала это не потому, что хотела заслужить твое прощение. Или как-то пришить тебя к себе. Я сделала это потому, что… Я люблю тебя, хоть слишком поздно поняла это.

У них не получалось поговорить раньше. Дженна считала своим долгом находится возле племянницы двадцать четыре часа в сутки. А когда рядом был Грейсон — Гилберт в основном молчала. Да и на тот момент, если у них и получалось остаться вдвоем, Мальвина все еще была сильно поломана.

— Ты не должна чувствовать себя обязанной. Не должна приходить сюда.

Теперь Бонни не улыбалась — Елена знала это. Их пальцы все еще были сплетены, но теперь это была чистая формальность.

— Я не была рядом, когда тебе было плохо. Ты тоже не должна. Ты хорошо выглядишь, ты бросила курить. Ты заслуживаешь большего.

— А что стало с тобой? — в ее голосе прозвучала прежняя холодность. И нет, Бонни не лицемерила, когда улыбаясь вваливалась в палату с гостинцами. Просто шрамы уродуют душу, просто они не исчезают, всегда напоминая о прошлом. — В последний раз когда мы виделись, ты меня ненавидела… А потом случилось все это дерьмо, и теперь ты говоришь что я заслуживаю большего. Так, что стало с тобой?

Елена подсела ближе, потом потянулась к Бонни и обняла ее. Ей было страшно это сделать, ей было страшнее, чем тогда, когда она лежала на дороге, в луже собственной крови и собственного бессилия. Ей было страшно, но спокойно.

— Считай, что я прозрела, — прошептала она, потом отстранилась, не получив ответного объятия и отсела на край кровати. Сладости в пакете были забыты.

— Уходи, Бонни. Уходи.