— Чьи это рисунки? — Офицер протянул акварели мне как посреднику между хозяевами. На эскизах чернела зловещая фигура монаха. Склоненные лики на обоих рисунках скрывал мрак капюшонов. Мне показалось, я разглядел их седеющие головы и черные брови. Они словно оглядывались и кивали, а может, кланялись кому! В руках монаха было что–то неразборчивое. Одна акварель была крупнее и мастеровитее. Другая — словно бы срисована с первой.
— Что с вами? Вы побледнели! — сказал офицер.
— Ночь в дороге. Ничего не могу сказать об этих рисунках.
— Это ее брат? Говорят, он был в капюшоне.
— Иногда он так одевается, — я вернул акварели. — Вы бы вызвали специалиста, пусть он поговорит с Гришей. Кто–то из ваших сказал, что Гриша утром шел в детсад за помоями и наткнулся на тело. Перепугался. Побежал в общагу и не смог объяснить. На улице уже болтают черте что!
— Сейчас приедет районный психиатр. — Офицер, склонил набок голову, еще раз просмотрел и отложил рисунки. — Я где–то вас видел!
— Возможно. Город не большой.
Тем временем вошел высокий и жирный человек с одутловатым и бесцветно–бледным гладковыбритым лицом. Он был в очках и с большим золотым перстнем, в плаще нараспашку с блестевшей лысиной и седым венчиком над ушами и на затылке. Шумно отдуваясь, он сердито бросил кепку на стол, кивнул Рае и неопределенно всем, и склонился над Гришей. Потом присел рядом и попросил всех, кроме сестры, выйти. Манеры его были медленные, как будто вялые и в то же время изученно–развязные. Впрочем, было видно, что дело свое он знает.
Все время, пока врач занимался Гришей, офицер в соседней комнате неторопливо пролистывал блокнот, мизинцем зажимая перегнутые листы.
— Что–нибудь интересное? — спросил я. Его коллеги с укором покосились на меня: очевидно, я нарушил субординацию.
— А кто это — Сережа? — отозвался подполковник.
— Знакомый.
Офицер отложил блокнот.
— Наверное, противная работа. Как у прачки! — сказал я и закурил.
— Прачка пользуется стиральной машиной. А мы вручную. Пожалуйста, не курите или на улице. Я недавно бросил. Мутит от запаха…
Вошел психиатр.
— Я наблюдаю его с детства. Ничего нового! — У врача был высокий голос и семитский выговор. Мужчина попенял служивым на грубость с инвалидом и сказал подполковнику: — Конечно, мы проведем обследование, Валерий Иванович! Но вряд ли он расскажет больше. Он сильно напуган! Гриша привязался к какому–то Сереже. Постоянно говорит о нем. Это вряд ли мотив для агрессии, даже, если бы он мог действовать последовательно.
Подполковник кивнул и отдал распоряжения подчиненным. Полицейские шаркая ботинками и лязгая оружием, потянулись к выходу. Рая энергично жестикулировала и переписывалась с врачом.
— Нужно поговорить, — вдруг обратился подполковник ко мне. — Пойдемте к вам.
Я пожал плечами.
За стеклом в доме я увидел испуганное лицо несчастной девушки.
…В блокноте бисер Раиной записи.
«Он вас знает?»
«Да. Увидел у вас в доме плюшевого медвежонка и узнал. Он подарил медвежонка Сереже на день рождения».
«Пока я была с Сережей, вы уходили перед отъездом. К вам кто–то приходил?
Грише ведь ничего не будет?»
31
…Отец появился в стеганой безрукавке. В одной руке листы компьютерной распечатки, в другой — изящной формы дешевые пластмассовые очки. Я уже привык к сосновому запаху в комнатах загородного дома родителей, тихому скрипу паркета в кабинете отца, шелесту подошв его тапок из оленьей шкуры.
Отец легонько потряс ворох бумаги, встал напротив, — за минуту до того я скучал с газетой на диване, — водрузил очки, и сверился с текстом.
— Не совсем ясно с этим чеховским монахом. Предвестник беды и все такое, как штрих к образу, понятно. А сами рисунки, к чему ты их приплел?
— Читай, там все есть! Я надел первое, что нашел в Гришиной будке для рабочей одежды, пока укладывал вещи в машину. Куртку с капюшоном. А пока возил Серегу к Деду, Рая набросала мой рабочий портрет. Я как–то сравнил Гришу в капюшоне с монахом.
— Ну а связь?
— Она знала, что мы расстанемся. Грустила и рисовала меня. Вот и всё. Никакой мистики.
— У тебя тут с полицейскими путано…
Я пожал плечами.
— Им нужна была квартира. Никакой философии.
— Вот этот Шойман…
— Хваткий мужик и не дурак. Такой, знаешь, Ганечка Иволгин. Только старше и злей. Для таких закон не писан. У них связи. В блокноте он наткнулся на диалоги о Сереже. Увидел на диване медвежонка, и что–то такое сообразил. Потащился ко мне по делам квартиры.
— Смори, как бывает. А кто участкового убил? Ты даешь понять, что не Григорий. А кто?
— Не знаю. В те дни многих убивали…
— Что–то не вяжется в этой истории. Что значит, кто–то приходил и Грише ничего не будет? Потом, приход офицера и психиатра, их портреты! Очень напоминает встречу Порфирия Петровича и Раскольникова. Что ты этим хочешь сказать? Выкинь эти намеки! История правдивая. А намеки ни к чему!