Чужой для всех

— Но по замыслу нужно двигаться на Довск?

— Еще успеем, лейтенант, попасть в лапы к генералу Горбатову и сразиться с его танкистами. А сейчас – на юго-восток. Смотрите сюда, — Ольбрихт достал из планшетки аккуратно переложенную карту и развернул ее. — Вот новая конечная точка первого дня. Вот здесь проведем первый сеанс связи. Вот здесь выставим дозоры у железной дороги. Дальше по ситуации. И еще, — Франц внутренне напрягся. — Я вам не говорил об этом, но уже могу сказать. Через два дня у нас должна состояться встреча с агентом Абвера. Он нам должен передать информацию о передвижении русских войск. Он как раз и проживает недалеко от вокзала в Буда- Кошелево.

Зрачки Ольбрихта сузились и он с раздражением добавил: — Посмотрим, что нам подготовили господа из уже несуществующей организации. Уж очень мне навязывали эту встречу.

— Какие будут указания?

— Об этом завтра. Сегодня – вперед. Главное – смотреть, запоминать, записывать. Во время движения в бой не вступать, только в случае реальной атаки русских или по моей команде.

— Все понятно, господин гауптман.

— Действуйте, Эберт. Да, и прикажите русским панцершютце вести себя тише, иначе я сдам их русской комендатуре, — Франц после этих слов засмеялся.

— Эта шутка, господин гауптман? — Эберт тоже улыбнулся, показав красивый ряд белых зубов.

"Мальчишка, — подумалось Ольбрихту, глядя на своего командира взвода, — но предан Рейху безумно и голову сложит без оглядки за Фюрера, так и не познав радости семейной жизни. Жаль. А я разве познал?" — от этой спонтанно возникшей мысли рваный шрам, тянувшийся от правого уха вниз по щеке, тут же сжался змеей и побагровел. — Шутка, Эберт — строго выдавил Франц и чтобы подчиненный офицер не увидел его резко изменившегося настроения, он круто развернулся и полез в палатку за своими вещами.

Через полчаса грозный бронированный отряд, грохоча дизелями, выполз из леса и, оставляя за собой клубы гари и комья развороченной земли, на полной скорости помчался по гравийной дороге. В авангарде ехал Франц Ольбрихт. В «Пантеру» он так и не перешел. Обстановка требовала быть впереди. На каждом шагу их поджидала неизвестность. Возможность принятия немедленного решения была велика.

Находиться в Т-34 было просто отвратительно. Полное отсутствие комфорта. Подвеска русского танка была очень жесткой. Франца трясло постоянно. Он страдал от этого без привычки и любовно вспоминал о «Пантере», где сглаживались любые бугры и провалы дороги. "Красные инженеры своих танкистов за людей не считают, — злился он, после очередной встряски. — Это же издевательство, а не танк. Как Иваны на них воюют? А трансмиссия? Нужно быть двужильным, чтобы переключить без синхронизации передачи. А связь? А оптика? Если бы их не модернизировали в мастерских Рейха, то вообще дело швах…"

— Господин капитан! Господин капитан! — вдруг долетели до сознания Франца беспокойные, визжащие возгласы Криволапова. — Впереди в нашу сторону движется легковушка… она остановилась… нас останавливают, смотрите, нас просят остановиться. Что делать? Я же их раздавлю! Господин гауптман! Что прикажете делать???

— Тормози Криволапоф! Тормози и не кричи, — спокойно отреагировал Ольбрихт, на визг механика-водителя. — Всем экипажам приготовится к бою! — последовала затем его команда. Сам Франц, взглянул в командирскую панораму и снял с предохранителя спаренный пулемет.

Танк вздыбился от резкого торможения и, раскачиваясь, гася энергию движения, остановился, не доехав метров десять до армейского «Виллиса». Тот стоял пустой, без людей. Все седоки, даже водитель, как саранча, успели выпрыгнуть из открытой машины, боясь в одночасье быть раздавленными танком.

Увидев, что Т-34 остановился, и опасность миновала, тут же в адрес экипажа понеслась неслыханная площадная брань и матерщина. Криволапов не столько от возмущения, сколько от удивления открыл свой тяжелый передний люк и высунулся, чтобы поближе воочию посмотреть на носителей великого русского языка в погонах, за три года позабытые им. Его добродушная, хитроватая, тамбовская улыбка несколько сбила темп ругательств русских военных. Они, отряхивая грязь, стали ближе подходить к танку. Вдруг из их среды выдвинулся вперед старший офицер в звании полковника. Увидев перед собой не серьезного танкиста, а в промасленном комбинезоне, улыбающегося Криволапова, он вновь распалился и закричал в бешенстве:

— Кто такие, вашу мать? Ослепли, что ли в своей консервной банке и ничего не видите. Или перебрали лишние наркомовские сто грамм? Кто такие, я спрашиваю? Ты слышишь меня, танкист? Или оглох от своего дизеля, — полковник ударил палкой по танку.

Криволапов понял, что обращаются к нему и надо что-то отвечать грозному полковнику, захлопал глазами и взволнованно, глуповато, как обучила его нелегкая детдомовская жизнь, и сиротская судьба слабого промямлил:

— Так мы это свои, товарищ полковник. Свои мы. На марше вот.

— Я вижу, что свои, — орал офицер. — Часть какая, кто командир, куда двигаетесь?