Чужой-3

Руки Рипли нервно забегали по крышке стола и наткнулись на прецизионный экстрактор. С неистовым воплем отчаяния она швырнула прибор в голограмму со всей силой, на какую только была способна. Преувеличенно идиллическое изображение треснуло и со звоном разлетелось на сотни сверкающих осколков. Рипли почувствовала большое облегчение.

На куртке и лице Голика кровь почти запеклась, превратившись в густую, вязкую массу, но время от времени тяжелые темные капли все еще падали на обеденный стол. Голик сосредоточенно поглощал рассыпанную кашу и лишь раз оторвался от тарелки, чтобы добавить немного сахара. Он не сводил взгляда с подноса, но не видел его. То, что он видел, находилось глубоко внутри его сознания. Это были сугубо личные переживания.

Со стопкой тарелок в столовую вошел дежурный повар по имени Эрик. Он направился было к ближайшему столу, но тут его взгляд упал на Голика. Эрик остановился как вкопанный. Он потерял дар речи и, раскрыв рот, молча смотрел на товарища. К счастью, тарелки были небьющиеся. Достать новые тарелки на Фиорине целая проблема.

— Голик? — пробормотал наконец Эрик.

Голик продолжал жевать, будто ничего не слышал и не видел.

Грохот посыпавшихся на пол тарелок привлек внимание всех, кто находился поблизости. Вбежав в столовую, Диллон, Эндрюз, Эрон, Морс и еще один заключенный, Артур, вместе с остолбеневшим поваром молча уставились на Голика.

В конце концов Голик заметил всеобщее внимание. Он поднял голову и бессмысленно, по-идиотски оскалил зубы.

Когда его привели в лазарет, там не было никого, кроме Рипли. Она молча смотрела, как Диллон, Эндрюз, Эрон и Клеменз укладывают Голика, уже в смирительной рубашке, на больничную койку. Все его лицо было в крови, правда, уже запекшейся, а глаза беспрестанно что-то выискивали, ненадолго задерживаясь то на вентиляционной решетке, то на потолке, то на двери.

С помощью салфеток, мягкого полотенца, безвредного растворителя и дезинфицирующего состава Клеменз принялся, как мог, отмывать Голика. Оказалось, что по крайней мере физически Голик не так уж сильно пострадал. Тем временем Эндрюз, Эрон и Диллон привязали его к койке. Голик ни на секунду не закрывал рта:

— Ладно, не хотите, можете меня не слушать. Можете мне не верить. Теперь все равно. Теперь уже все все равно. А вы, благочестивые ублюдки, все сдохнете. Зверь восстал и пожирает человечину. Никто его не остановит. Час настал. — Голик перевел взгляд на потолок. — Я его видел. Он смотрел на меня. У него нет глаз, но даже без глаз он все равно смотрел на меня.

— Что с Боггзом и Рейнзом? — мягко, но настойчиво спрашивал Диллон. — Где они? Что с ними случилось?

Голик заморгал, безумным взглядом окинул стоявших вокруг койки людей.

— Я ничего не делал. Это было в тоннеле. Они ничего не могли поделать, ничего. И я тоже ничем не мог им помочь, сам еле спасся. Это все дракон. Он открутил им головы как цыплятам. Но это не я. Почему меня всегда ругают даже за то, чего я не делал? Никто не мог помешать дракону. — Голик засмеялся и зарыдал одновременно. — Никто ничего не может сделать, ничего, ничего!

Клеменз тем временем отмывал Голику затылок, а Эндрюз бесстрастно смотрел на то, что совсем недавно было человеком. Точнее, не совсем человеком, но все же чем-то вроде того. Конечно, происшествие не из приятных, но Эндрюз был спокоен. В таких случаях не на кого сердиться.

— Типичное буйное помешательство. Не хочу сказать, что кто-то допустил оплошность, но Голика давно следовало обуздать. Не в буквальном смысле слова, разумеется. — Начальник колонии повернулся к Клемензу. — Я имею в виду седативные средства. Мистер Клеменз, раньше вы замечали за ним что-то, какие-то отклонения?

— Сэр, вы знаете мои возможности. Я не ставлю диагноз. Я только рекомендую лечение.

Клеменз почти закончил работу. Теперь Голик выглядел намного лучше — если не заглядывать ему в глаза.

— Да, конечно. Ведь психоанализ не по вашей части. Если кто-то и должен был обратить на него внимание, то в первую очередь я.

— Вы слишком строги к себе, сэр, — сказал Эрон.

— Ни в коей мере. Просто хотелось выразить свое сожаление. Иногда внешне человек кажется вполне нормальным, но в его сознании уже тлеет огонек безумия; тогда достаточно слабого толчка, какого-нибудь ничтожного стимула, чтобы невидимый огонек вспыхнул и ярким пламенем вырвался наружу. Вроде семян некоторых пустынных растений, которые прорастают раз в десять-двенадцатъ лет, когда выпадает дождливый год. — Эндрюз вздохнул. — Как бы я хотел сейчас постоять под обычным ласковым дождем.

— Вы совершенно правильно оценили ситуацию, сэр, — вставил Эрон. — Этот безмозглый урод ни с того ни с сего просто сбрендил.