Чужой-3

Не успел он закончить фразу, как на металлических мостках появилась высокая фигура самого Диллона. Он направился прямо к бригаде и коротко распорядился:

— Выключай.

Первый оператор послушно щелкнул тумблером. Печь сразу же стала остывать.

— Слушай, а в чем, собственно говоря, дело? — спросил заключенный в очках; он усердно мигал, стараясь побыстрее привыкнуть к обычному освещению.

— Вот именно, — поддержал его второй. — Мы тут поговорили, но так ничего и не решили.

— Все уже решили за вас, — Диллон поочередно обвел взглядом всех троих. — Пойдут все. Конечно, мы не знали этих людей, значит, просто отдадим свой последний долг. Тела собираются сжечь. Нам-то все равно, ведь не нас будут кремировать.

Сообщив эту новость, Диллон собрался уходить. Заключенные последовали за ним.

— Давненько у нас не было похорон, — заметил тот, что работал у самой печи.

— Давно, — серьезно кивнул его товарищ. — Я вроде бы даже соскучился по отпеванию. Знаешь, похороны так похожи на проводы. С этой планеты.

— Лучше помолчи, брат, — сказал первый заключенный, прибавив шагу, чтобы не отстать от высокого Диллона.

Разбуженный после долгого сна цех выплавки платиновых металлов скрипел и стонал. Огромное помещение цеха в свое время вырубили и расчистили взрывами в мощном каменном пласте непосредственно над рудным телом, а потом отделали там, где это было необходимо, теплоотражательными плитами. Вдоль пешеходных дорожек и перил выстроились мониторы и контрольные приборы. Подъемные краны и другие тяжелые машины замерли там, где их оставили покинувшие планету горняки. В скудно освещавшемся помещении они напоминали ископаемых животных мезозойской эры, сбежавших из далекого музея.

Из-за скошенного верхнего края плавильной печи стали выбиваться языки пламени. В их свете застывшие фигуры двух заключенных, которые стояли на нависшей над печью стреле крана, казались неестественно большими. Между ними повисли два нейлоновых мешка, из-за податливости содержимого заметно прогнувшиеся посередине.

Вцепившись в перила, которые отделяли ее от бушевавшего внизу рукотворного ада, Рипли не отрывала взгляда от заключенных на стреле крана и их груза. Рядом с ней стоял Клеменз. Он хотел было что-то сказать, но, как всегда, не нашел нужных слов. Фельдшер с удивлением обнаружил, что, очевидно, израсходовал весь свой запас сострадания много лет назад и теперь не может произнести даже нескольких слов утешения стоявшей рядом одинокой, несчастной женщине.

Неподалеку расположились Эрон, Диллон и еще несколько заключенных. Несмотря на то что покойный в какой-то мере был исполнителем приказов правительства, никто из них не усмехнулся и не позволил себе отпустить язвительное замечание. Почти каждый день им приходилось заглядывать смерти в глаза, поэтому они не могли относиться к ней неуважительно.

Эндрюз многозначительно прокашлялся и раскрыл тоненькую книжку.

— Мы предаем в твои, о Господи, руки это дитя и этого солдата. Их тела расстаются с мраком нашего мира. Они навеки освободились от зла и боли. Избави их души от неприкаянного блуждания, но воссоедини их с душами тех, кто оставил наш мир прежде.

Внизу, у пульта управления плавильной печью, заключенный Трой слушал траурную церемонию по интеркому. Когда Эндрюз дошел до оговоренной ранее фразы, Трой взялся за рычаги и регуляторы на пульте управления. Желтые контрольные огни сменились зелеными. За спиной Троя раздался низкий рев, постепенно он переходил в свист, который становился все более и более высоким. Потом стих и он. Контрольные огни свидетельствовали, что необходимая температура достигнута.

Под ногами тех, кто стоял наверху на мостках, в плавильной печи с ревом бушевало ослепительно-белое пламя. В общем полумраке цеха оно было особенно впечатляющим. Но на этот раз пламя так и не дождалось тонн руды, а возле печи не толпились инженеры и технологи, готовые точнейшим образом отрегулировать параметры процесса восстановления руды, ее превращения в металл и шлак. Теперь пламя лизало голые стенки печи.

Рипли наблюдала за разгоравшимся огнем, и по ее щекам катились слезы. Она не рыдала, не издала ни единого звука — молча переживала свою печаль, свои воспоминания. Были только слезы. Клеменз сочувственно покосился в ее сторону. Ему очень хотелось обнять эту женщину, успокоить, но стесняло присутствие других и в первую очередь Эндрюза, и Клеменз не решился сказать даже пары слов в утешение.

— Дитя и взрослый мужчина покинули этот мир, — продолжал бубнить Эндрюз. — Пусть тела их изувечены, но зато души бессмертны и будут жить вечно.

Начальник колонии замолчал, и заключенные повернулись к Диллону. Тот торжественно, нараспев заговорил:

— Мы, страждущие, можем задать вопрос: почему? Почему наказываются невинные? К чему эти жертвы? Зачем эта боль? Но Господь не дает обещаний, не объясняет причин. Просто одних он призывает к себе раньше, других — позже.