Чужой

Слово свобода Блоквил понимал как возможность вольно смотреть на мир, наслаждаться предназначенными для людей красотами мира. Что же ему теперь делать? По его разумению, у этого кочевого народа, не умеющего ничего, кроме как махать лопатой и косой, скакать на коне, навьючивать верблюдов и ишаков, вряд ли могут оказаться люди, что-то смыслящие в лечении такого нежного органа, как глаза. И хотя он не смог ничего сделать для своего освобождения, посчитал необходимым пойти на любые меры ради того, чтобы не ослепнуть.

До сих пор Блоквил, хоть и с трудом, но различал движения рук играющих во дворе ребятишек, теперь же его состояние ухудшилось. Сегодня он с трудом разглядел красивую плетеную из прутьев тамариска загородку у отверстия колодца, расположенного в нескольких шагах от него. Огромная восьмикрылая кибитка Эемурата сразу за колодцем казалась непонятным силуэтом. “Если сейчас я эту кибитку едва вижу, завтра для меня померкнет весь белый свет…”

Охватившая его тревога заставила Блоквила спешно выйти из сарая. Он направился к дому Эемурата.

Не заметив, как он одолел двадцать шагов между сараем и кибиткой, француз вспомнил поведение туркменских стариков — остановившись на пороге кибитки, он тихонько покашлял.

В доме возникли голоса. Однако никто на улицу не вышел. И тогда Блоквил впервые за все месяцы своего пребывания в Гонуре открыл дверь дома своего Агабека.

— Эссаламалейкум, Агабек!

От неожиданности Эемурат чуть не выронил из рук пиалу с чаем.

— Валейкум эссалам, французский мулла! — он шутливо спросил у раннего гостя. — Что, плохой сон приснился? Пусть он не сбудется! — он вдруг повернулся к сидевшей в посудном углу жене и сказал. — Неспроста он пришел в такую рань, Аннабиби. Приведи Акмарал!

После ухода Аннабиби за Акмарал Эемурат гонур пригласил Блоквила сесть.

Осторожно переставляя ноги, пленный с трудом одолел расстояние в два-три шага от двери до очага и опустился на корточки у края золы. Он сделал это очень неловко, было видно, что для него это непривычная поза. Пленный протянул руки к раскаленным углям, приятное тепло разлилось по телу.

Заметив, что француз выглядит очень плохо, Эемурат испытал чувство жалости к нему.

— На, выпей пиалу чая!

— Нет, Агабек. Не хочу.

Эемурат решил подбодрить его:

— Я смотрю, ты скоро заговоришь на нашем языке! — и приветливо улыбнулся. — Туркмены перед едой всегда пьют чай.

— Я болен, Агабек.

— Болен, говоришь?

Блоквил паказал пальцем на глаза.

— Глаза болят, Агабек. Глаза.

— Здравствуй, дэдэ Эемурат! — в комнату вошла Акмарал.

— Саламэлик! — вперед хозяина дома ответил Блоквил.

Эемурат весело рассмеялся.

— Ты не “саламэлик”, она “саламэлик”! и он знаком показал вначале на пленного, а потом на Акмарал.

Блоквил понял, повторил “она саламэлик” и обнажил зубы, хотя ему и не хотелось улыбаться.

— Акмарал, он пришел с какой-то проблемой, вроде бы у него глаза болят…

Как только Акмарал вопросительно посмотрела на него, Блоквил затараторил без остановки. Он говорил с таким жаром, что хозяин дома раскрыл рот от удивления.

— Что-то он уж очень серьезно вещал. Что он говорит?

— Говорит, что его глаза поражены глаукомой, черная пленка застила их, Эемурат дэдэ.

Словно не веря сказанному, Эемурат покачал головой.

— Как он может знать, что у него глаукома? Он, что знахарь?.. И что я могу поделать, даже если у него такая болезнь случилась?

Блоквил, не дожидаясь перевода Акмарал воскликнул:

— Табип! Табип нужен!

Эемурат понял его слова и без переводчика.

— Раз у него черная пленка на глазах, боюсь, чтои табип ему не поможет. Вон у Ягшимурата бурказа тоже была глаукома, так он в какие только двери ни стучался, каким только лекарям не показывался. Так и смирился со своей болезнью. Раз у этого глаукома, знать, и ему такая судьба выпала. Что я могу поделать…

Акмарал перевела родственнику ответ пленного:

— Он говорит, надо пустить кровь. Говорит, что восточные табипы должны уметь это делать искусно.

Эемурат опять покачал головой.

— Надо же, иностранец, а чего только не знает. Спрашивается, откуда ты знаешь, что надо пускать кровь!.. Выпустив кровь… А что, если, поправляя бровь, мы выколем глаз? А если он ослепнет, как я потом буду отвечать за него? Как мне за кровь его ответ держать? За такими могут ведь и на пушках приехать. Кто будет отвечать? Конечно, я. Или же Мамед кака.

Ответ Эемурата разозлил пленного, это было видно по его лицу еще до того, как он открыл рот.

— Персы говорят: овца думает о жизни, мясник — о сале…

— Это и туркмены говорят, но я-то что могу поделать? — Эемурат дал понять, что ему тоже не понравилось замечание пленного. — Ты скажи ему, Акмарал, что он не овца, а Эемурат гонур не мясник.

Глядя на Эемурата, Блоквил что-то со злостью сказал.

— Чем он так возмущается? — нетерпеливо спросил Эемурат.

— Он говорит, если вы не найдете табипа и не пустите мою кровь, я сам себе перережу вены. Тогда уже и табип не поможет, поздно будет, говорит. Говорит, он лучше умрет, чем ослепнет.